Опаленные войной: о чем грезили и как спасались от смерти дети сороковых

Накануне Дня Победы мы заглянули в Совет ветеранов войны и труда, где услышали истории, после которых по-другому смотришь на свой обычный завтрак, на архангельское небо, на лица прохожих. Их детство прошло в экстремальных условиях, но они не согласны весить на него ярлык – «несчастливое». Можно ли радоваться тухлой картофелине? Почему детдомовцам завидовали? Зачем во время бомбежки залезать на чердак? Этого не понять, если не рос в годы Великой Отечественной войны. Дети, опаленные войной, поделились с нами своими воспоминаниями.

– Родители мои познакомились в Архангельске – работали здесь. В 1937 году я появился на свет. И через два года мы всей семьей переехали в Каргополье. Там мы и встретили войну. У меня есть секретные документы о положении в Каргопольском районе в 1942 году. Так вот, сегодня я читаю строки оттуда, и холодок пробегает по спине – как мы выжили? Хлеба не хватало, вместо этого употребляли в пищу белый мох, солому, древесную кору и прочие суррогаты. Люди умирали от истощения. На почве недоедания случались случаи грабежа, убийств и самоубийств. В ту пору в разных районах области некоторые люди нападали на соседей за мешочек ячменя или краюху хлеба. Это даже проговорить страшно – были случаи, что ели детей. Все это тогда документально подтвердил Берия, которого на Север отправили посмотреть, как там люди выживают. Так голодала вся Архангельская область. Мне было пять лет. Что я тогда понимал? Другой жизни не знавал и радовался тому, что было.

Очень хорошо помню лепешки, которые нам мама делала. Из чего они делались, вы не поверите. Колхозы убирали картошку, и в земле оставалась первый посевной клубень – черный, мягкий, склизкий. Мы их собирали. Потом замачивали, делали крахмал, из него пекли эти самые лепешки. Из детства. Я до сих пор помню этот вкус. Жевали и радовались. Трехлетний младший братик умер с голоду. Дедушка мой – тоже. Мы все болели от истощения, зубы вылетали у многих – от цинги. Малокровие у всех было. В Каргополе тогда был детдом, и туда привозили сирот. Их одевали и кормили. И я тогда по глупости детской буквально мечтал туда попасть! Тяжелое время было, но мы оставались детьми. Играли в войнушку, баловались. Летом, в сельской местности двоюродный брат – он постарше меня был – собирал детвору, и мы залезали на полати. Лучинку зажигали. И слушали, как он нам читает рассказы и сказки.

Сравнивать, чье детство лучше – то, мое, в сороковых, или сегодняшнее детство внуков – нельзя. Детство у человека только раз бывает. И для меня оно было счастливым. И большим героем для меня тогда и сегодня был отец. Он прошел всю войну и дорос до командира танковой бригады. Имеет награды. Две медали – «За Отвагу». Медаль «За оборону Ленинграда». Медаль «За взятие Кёнигсберга», – там прошли самые страшные танковые бои. И орден «Красной Звезды». Но мне не танкистом хотелось стать. Сколько помню себя, мечталось о море. И эта моя мечта сбылась. В 1954 году я поступил в Архангельское мореходное училище, и так стал настоящим мореплавателем, а в итоге – почетным работником морского флота.

– Я родилась 29 сентября 1941 года. И назвали меня в честь дочки Сталина. Великая Отечественная война не прошла мимо моей семьи. Семья у нас была военная, папа работал в военкомате. Папе было 42, а маме – 39 лет, когда пришла страшная весть о начале войны. Старшему брату Юре было 20. Среднему Вене – 17. А младшему Киму – всего восемь. Когда началась война, Юра учился в летном училище под Житомиром. Веню школьником забрали в пулеметное училище. В таком возрасте они стали солдатами. Мы остались втроем – я, мама и Кимуля. Помню, когда в Архангельске начиналась воздушная тревога, Ким хватал меня на руки и бежал в бомбоубежище. А мама и другие жильцы нашей деревянной двухэтажки не прятались – надо было спасать дом. Они спешили на чердак, там хватали упавшие «фугаски» – авиаснаряды, зажигательные бомбы – и успевали тушить их в огромной бочке. Еще помню, как мама делала табак, продавала махорку и покупала с тех денег на базаре нам жареные пирожки с повидлом. Когда мама уходила, я начинала плакать. И Ким, нянька моя, начинал прыгать со мной на руках на пружинистой кровати. Вот такой был выдумщик. Сейчас мы вдвоем с ним остались. Он доцент кафедры неорганической химии, профессор, доктор химических наук в Санкт-Петербурге. А я всю жизнь проработала воспитательницей в детском садике.

Мой отец Александр Васильевич попытался добровольцем без всяких званий попасть на передовую – он хотел поехать туда, где служат сыновья. В июле 1941 года он вместе с новобранцами отправился на фронт старшим лейтенантом, а закончил войну – майором. В часть, где служили сыновья, он, увы, не попал… Веня почти сразу на передовой получил ранение. К тому моменту папа его отыскал и забрал к себе – в истребительно-противотанковый артиллерийский полк. Отец мой служил в полку, где впервые появились «катюши». Он прошагал по Красной площади на военном параде 7 ноября 1941 года вместе с новой военной техникой в направлении фронта. Отец не любил рассказывать про войну, ему и братьям не хотелось вспоминать это непростое время. Уже потом, повзрослев, я узнала, что самое страшное танковое сражение – было на Курской дуге. Там мои Веня и папа воевали вместе. Это было месиво из тел и крови, стоны и гул самолетов. Если бы Курскую дугу потеряли, такого прорыва на Берлин не произошло бы. Чтобы молодым солдатам было не так страшно, давали по сто грамм боевых. В 17 лет парнишкам пришлось стать мужчинами.

В итоге мой папа награжден «За боевые заслуги», он был кавалером трех орденов «Красной Звезды». И двух орденов «Отечественной войны» первой и второй степени. Юра на передовой получил комсомольский билет, это был важный стимул – пойти в бой комсомольцем. В итоге он был контужен, перенес несколько операций, но все обошлось – вернулся домой в звании капитана со множеством наград. Весть о Победе папа и Веня встретили Берлине. Нашей семье повезло. Нас обошли похоронки. Все трое моих родных мужчин вернулись домой живыми. Немыслимо просить у судьбы чего-то большего. Что я уже хорошо помню – это фронтовые песни за столом в день их возвращения: «Соловьи», «Там, где пехота не пройдет» и, конечно же, «Землянка».

– На фото мне 18 лет, я как раз приехал поступать в Архангельскую мореходку в 1953 году. Когда наступила война, мне было пять лет. И рад бы фото дать, где я помладше, но ничего не сохранилось, нас обокрали. Мать меня из садика забрала, приходим – а у нас ни окон, ни дверей. Отца на фронт проводили в сорок втором, когда мне уже шесть исполнилось. С 1953 года я живу в Архангельске, а войну встретил в Лениногорске – это город в Республике Татарстан. Мы выстрелов не знали. Это был глубокий тыл. Но если на фронте люди погибали от пуль, у нас народ умирал – от голода. Помню первый день войны – прекрасный и солнечный, ничего не предвещало беды. И вот уже все прохожие застыли с напряженными лицами под черными репродукторами, из которых объявляется жуткая новость. Эти пугающие лица незнакомцев я помню также хорошо, как прохожих, которые обнимали друг друга 9 мая. Я вышел на улицу: солнечно, тепло, кругом смех и слезы счастья. Поцелуи и объятия. На свинцовом заводе, где трудился мой отец, работали и немцы – пленные. Помню, как их длинная колонна идет мимо госпиталя и, представляете, раненные выходят и угощают их сигаретами. Никакой злости! Плевков в лицо. Я тогда очень удивлялся. И впервые понял, были и на той, «вражеской» стороне те, кто воевать не хотел.

Когда отец ушел на фронт, мать по неделям работала. А я без нее – в садике. Помню, как пошел в первый класс. Поверьте, я был убежден, что в школу ходят для того, чтобы получить пончики. Нам их по две штуки давали после второго урока. Или с ливером. Или с повидлом. И эти два пончика мы ждали, – голодные сидели и мечтали о них. Учительница приходила с такой большой кастрюлей, и это было праздником.

Поскольку нас обокрали, жили мы бедно, не было одежды и обуви. И я тогда считал, что лучшая в мире обувка – это калоши. Мама где-то их добыла, и я заматывал тряпочкой ноги, а потом радовался, как же сухо в них. Мама тогда все для меня делала, что могла. Была карточная система. Триста грамм хлебушка в день, горстка крупы в неделю и немного растительного масла. Конечно, этого было мало. Мать на заводе кормили, но она не доедала и всегда приносила мне что-нибудь. Я к тем годам уже знал, какая трава съедобная, какой корешок можно приготовить. А в 49-м стало полегче, карточки отменили. А потом появились магазины, я помню, как мать купила селедку первый раз.

Отец мой погиб на Курской дуге 20 июля в 1943 году. Похоронка была безликая, стандартная – без обратного адреса. Пал смертью храбрых. А где? Я 70 лет искал его могилу. Он захоронен в селе Вяжи Орловской области. В 2013 году я с папой там встретился. Моряком я прошел все четыре океана, посетил 29 стран, 68 портов иностранных и 20 – СССР, в том числе арктических. Но главная для меня точка на Земле – там, где захоронен мой отец. До нее мне было сложнее всего добраться.