Владимир Онуфриев, дирижер, художественный руководитель Архангельского государственного камерного оркестра: «Нам надо быть свободными от греха, но, увы, это практически нереально».

Владимир Онуфриев – музыкант, чье творчество уже более двадцати лет связано, прежде всего, с Архангельским государственным камерным оркестром. Коллектив под руководством маэстро Онуфриева стал за эти годы одним из самых заметных явлений российской музыкальной жизни. Оркестр, ныне удивляющий столичную и зарубежную аудиторию недюжинными исполнительскими достоинствами, был создан Онуфриевым и его сподвижниками в городе, весьма удалённом от российских музыкальных центров и, что называется, «с нуля».

– Вы родились в Архангельске, школьные годы прошли в Рыбинске, затем было музыкальное училище в Ярославле, Нижегородская консерватория. Почему сменили столько городов?

– В Рыбинске школьные годы прошли, но училища там нет, поэтому пришлось ехать в Ярославль. Там у меня был педагог, замечательный хоровик Александр Иванович Безухов. Он в свое время учился в Нижегородской консерватории у гениального педагога, профессора Маргариты Александровны Саморуковой. Так что и меня он готовил именно в ее класс. Отсюда Нижний Новгород и возник в моей жизни.

– А потом вы вернулись в Архангельск. Как этот круг городов замкнулся?

– Когда я был на пятом курсе, один мой приятель искал себе работу. Он навестил министерство культуры РСФСР и узнал, что в Архангельск нужен руководитель оркестра. Только уезжать из Москвы мой приятель не хотел, потому предложил эту должность мне. В общем, так сложились обстоятельства. Сам я об Архангельске не думал. Да и вообще о будущем не особо думал. Молодой ведь был, с ветром в голове.

– В одном из интервью вы сказали, что ваши интересы в детстве скорей определила бабушка, отправив в хоровую школы «Соколята». А не было желания пойти по другому пути, заняться чем-то другим?

– Я помню, что 29 или 30 августа мы шли с бабушкой и увидели афишу. Там говорилось о прослушивании в хор мальчиков. «Пойдем?» – спросила бабушка. А я и согласился, неожиданно для себя. И 1 сентября после первого похода в школу я был на прослушивании. Осознанного желания чем-то заниматься или не заниматься у меня не было. Но окружающие лет с четырех–пяти замечали за мной музыкальные способности.

– Кем, кстати, мечтали в детстве быть? Мальчики часто ведь грезят о карьере космонавтов, спасателей, пожарных...

– Хотел быть машинистом железнодорожного локомотива. Но это все игры... Наверное, виделась в этом какая-то романтика. Я до сих пор железную дорогу, да и вообще транспорт, люблю.

– В октябре открылся новый концертный сезон Архангельского государственного оркестра и вы на днях вернулись из поездки по районам. Как все прошло?

– Прошло без жертв (Смеется – Прим. ред.). В этой поездке у нас было шесть концертов: Северодвински и Архангельск, Мирный, Котлас и Коряжма. Это наш традиционный маршрут. Но не исключено, что в этом сезоне мы окажемся на новых сценах. Хотя, играть мы можем не везде, очень важно, чтобы было светло и тепло. Этой осенью нам предложили сыграть в Ленском районе, в Верхней Тойме и в Красноборске. Посмотрим, что из этого выйдет. Дальше Коряжмы мы пока не ездили.

– Качество зала – одна из составляющих удачного концерта. А что еще на это влияет?

– Да Бог его знает... Какое-то стечение обстоятельств. Публика, атмосферное давление, погода... Все что угодно! Угадать невозможно, Аннушка где-то масло уже разлила, если можно так сказать, применяя образ из «Мастера и Маргариты». Бывают очень хорошие концерты совершенно на пустом месте. Иногда же готовишься, стараешься, но выходит что-то не то. Порой остается ощущение, что можно было сделать все на порядок лучше. Но, не смотря на на что, есть такое понятие, как профессионализм. Мы набираемся опыта, растем, поэтому обстоятельства все меньше оказывают влияние. Музыканты могут быть только с поезда, уставшие и не выспавшиеся, но зритель этого не увидит.

– На ваши выступления много молодежи приходит? А то бытует мнение, что молодым классическая музыка как-то не очень интересна...

– Молодежь бывает разная. Окиньте взором свои знакомых, треть из них, скорее всего, посещала музыкальную школу. Другое дело, что в музыкальных школах чаще воспитывается честолюбие, необходимость сыграть технично. Умению же слушать музыку учат не всегда. Это как с литературой, хороший учитель учит понимать книги, а не просто читать слова.

– Как говорится, можно слушать, а можно слышать...

– А можно и не хотеть слышать. Вот знаете, студентов музыкального колледжа я очень редко вижу на концертах. Они ходят, только если играет их педагог, или музыкант, который может написать рецензию. Хотя бывает много интересных исполнителей, на которых можно посмотреть, у которых можно поучиться как надо, а иногда и не надо играть, правда, для этого надо подрасти, чтоб понимать. Люди не часто ходят на концерты, а ведь настоящая музыка – это только живая музыка. Все привыкли к записи, к наушникам. Но это совершенно не то. Я очень часто слышу, когда люди, впервые попав на концерт, открывают для себя нечто новое. Их вдавливает в кресло, или дышать становится легче. Они очень жалеют, что раньше лишали себя таких эмоций и ощущений.

– Сегодня вообще очень популярно искусство из серии «пипл хавает». Литература, кино, ну и музыка, конечно. Не только классика, но и старый-добрый блюз, джаз, рок–н–ролл как-то уходят на второй план. Как быть с этим?

– Да никак не быть. Это естественный процесс. Вот вы сказали слово «классика», а что это? В собирательном понимании это то, что осталось от прежнего, что прошло проверку временем. Дело в том, что та же самая попса, только в иных формах, существовала всегда. Поделок было полно даже в тот же классический период. Но могу сказать, что сегодня изменилась суть звучащего искусства. Если раньше это было средством коммуникации, то сейчас это ушло на третий, четвертый план. Но классика – это та ценность, которая будет существовать. Ее невозможно заменить, и потребность в ней будет всегда.

– Сегодня власти принимают очень много разных новых законов: пытаются запретить алкоголь, объявляют персоной нон–грата волка из «Ну-погоди», хотят штрафовать граждан за слишком громкие стоны и топот собак и котов в квартире. Что вы думаете об этой «защитительной» истерии в стране?

– Иногда это бывает очень забавно. Топот котов и громкие стоны это, конечно, здорово. Мне кажется, что каждое такое законодательное решение на один–два процента имеет разумное зерно. Но превратить все в фарс – дело не сложное. Сейчас же фарса очень много, часто он переходит все мыслимые и немыслимые границы. Давайте запретим смотреть все фильмы про войну, ведь солдаты там курят. Ужас-то какой! Забавно еще в последнее время видеть штампики разные: «12+, 18+...». Нам, наверное, тоже так придется скоро делать.

– И сколько же «плюсов» будет у ваших концертов?

– Это, кстати, сложный вопрос. Я уже задумывался на эту тему. В свое время на обратной стороне билетов мы записали фразу, которую я бы всегда применял к своим концертам. Это обращение к родителям: «Беря ребенка на концерт, вы должны быть уверенны, что это будет ему по силам». Я знаю 6–7–8 летних детей, который прекрасно могут слушать самую густозамешанную классику.

–А с другой стороны, не каждый 40–летний дядя сможет это делать...

–Вот именно. Что мне, писать «40+»? Все должно идти от головы. Кстати, может писать «Ум +»?

– Скоро уже 21 декабря, которое было объявлено концом света. Верите ли вы в это?

– В конец этого света верю, да. В Евангелие это точно обещано. Но «о дне и часе том никто не знает». Это будет неожиданностью для всех. Так что, когда объявляют очередную дату, это не более чем промоушн.

– Иоган Гете как-то сказал, что каждый может обрести свободу, если только он умеет ограничиваться и находить самого себя. Ощущаете ли вы себя свободным?

– И да, и нет. От чего свободным-то? Это очень философский вопрос. От земного притяжения я не могу быть свободным, от отрезка отмеренной мне жизни я тоже не могу быть свободным. Человек свободен в выборе, да, но абсолютной свободы у нас нет.

– Разве что после смерти?

– И то не факт. Что такое смерть? Это просто переход в другое состояние. Энергия же не обращается в ничто. Нам надо быть свободными от греха, но, увы, это практически нереально.

– К слову о свободе. Сейчас в обществе есть тенденция смены социальных ролей мужчин и женщин. Слабый пол становится все сильнее, а сильный, увы, зачастую становится нежнее, инфантильнее... В отношениях между мужчиной и женщиной вы какую позицию предпочитаете занимать? А то ведь бытует мнение, что как раз мужчины творческих профессий женоподобны по складу ума..

– Позицию предпочитаю мужскую, разумеется, ибо другой не знаю. А что до ролей в современной жизни?.. Видите ли, это тоже непростой вопрос. Мне кажется, что это самое разделение условно на мужское и женское проходит не по эмоциональной линии. Мне сейчас в голову приходит, что некий мужской акт – это умение принимать решения. Но сегодня все очень меняется, на это влияет и лавинообразное проникновение гей-культуры. Хорошо, что к нам, в Россию, она заходит не очень быстро. И не придет она сюда так, как например в Европу или Америку. Здесь есть некий стопор. Но когда это становится модным, остановить данный процесс все сложнее. Это все, кстати, один из предвестников апокалиптической катастрофы, потому что местами меняются полюса.

– Какие еще предвестники есть?

– Один очень мудрый священник сказал, что ювенальная юстиция, которая подкрадывается к нам вплотную – это уже непосредственное пришествие Антихриста в мир. Потому что разрушается главное – семья.

– Вы затронули тему гей-культуры. Архангельская область была первой, где запретили гей-пропаганду. Общество раскалывается. С одной стороны, люди говорят о притеснении права человека быть собой, с другой же стороны, чем больше об этом говоришь, тем больше это возводится в ранг моды, тренда. Хотя представители секс-меньшинств обычно не соглашаются с версией про моду. Мол, все гей и лесбиянки такие по сути и есть. Никто по ТВ не подглядел никакой поведенческий алгоритм...

– Что значит такие и есть? Это одна из самых мощных и лукавых подмен, которые существуют. Возьмем самый базовый уровень. Чувство влюбленности, как чувство мощного притяжения, дано нам для продолжения рода. Если мужчина научится рожать, тогда еще можно будет о чем-то говорить. Адепты гей-культуры говорят, что мы такие, эдакий третий пол. А как они существуют? Перейдём на минуту на компьютерный язык. Есть «проблемы софта», а есть проблемы «железа». Организм может или оплодотворять, или рожать. Третьего варианта нет, проблема «железа» решена за нас однозначно. Все остальное – это проблемы «программного обеспечения», проблемы прошивки, грубо говоря. Если «железо», которое оплодотворяет, вдруг тянется к другому такому же, то это отклонение. Не надо это рекламировать. Оно было и будет, сколько живёт человечество. Любите кого хотите, делайте это у себя дома и не навязывайте этого другим. Только я против именно распространения этого, как моды.