Кара за правду

Наступившими осенними вечерами я взялся за чтение биографии замечательного русского поэта Николая Клюева, некогда очень популярного, а нынче весьма подзабытого. Листаю книжные страницы и лишний раз убеждаюсь, сколь несправедливо и трагично складывается порою судьба свободолюбивого гения.

Клюев – почти наш земляк, ибо народился он на соседней Вологодчине, которая тесно связана с Поморьем как культурно, так и ментально. Поэтому традиции северного сказа особенно сильны в клюевской поэзии. Сам стихотворец прошел удивительный, загадочный, насыщенный, но в то же время трудный и полный лишений жизненный путь, оборвавшийся на самом пике сталинского террора – в кровавом 1937 году. Жернова репрессивной машины безжалостно перемололи Клюева вместе с миллионами советских граждан, коим выпала доля мученически сгинуть по злой воле тоталитарного государства.

Нетрудно прикинуть, почему поэту выпала такая участь – был шибко религиозным и верующим (что, впрочем, не мешало ему разделять радикальные коммунистические идеи), любил мужчин, а не женщин, слишком выделялся собственной экстравагантностью из серой толпы. И вообще, он имел привычку писать по зову сердца, а не в соответствии с повелениями партии и правительства. А еще желал говорить в своих стихах правду – всю, какая есть. За что и поплатился.

Бытует расхожее утверждение, что пророка в своем Отечестве нет. Однако Николай Клюев как раз и являлся таким пророком, пытавшимся в полузавуалированной, а то и в прямой художественной форме показать российскому народу его будущее, которое зачастую предстает из-под клюевского пера не в самой радужной расцветке. Помимо целого ряда провидческих стихов, напоминающих «Центурии» Мишеля Нострадамуса, у поэта есть штука, от прочтения которой можно погрузиться в довольно грустные размышления, – речь идет о поэме «Песнь о Великой Матери», которую автор изначально планировал назвать «Последняя Русь». Произведение содержит довольно мрачные драматическо-повествовательные картины, до ужаса ассоциируемые с поздней советской, а затем постсоветской действительностью. Читая поэтическое наследие Клюева, поражаешься, как он еще в 1930-х годах предвидел, что не получится в конце XX века в нашей стране ни всеобщего счастья, ни равенства с братством – того, в угоду чему приносились огромные человеческие жертвы. А будут Чернобыль, Беловежье, одураченный народ, купившийся на бредовые лозунги, а также куча еще всякого нелицеприятного и горького.

Исстари не любили на Руси провидцев, за «не те» прогнозы и предсказания. И вообще, творческие люди, не страшившиеся сказать широким массам то, что думают о настоящем и будущем, всегда испытывали на себе особую «милость» властей. Поломать неугодному выскочке карьеру, перекрыть ему все пути для самовыражения, любым способом погасить его голос – к таким традиционным методам всегда прибегали правящие круги. А можно было поступить и покруче: уволить, разжаловать, сослать в монастырь или в Сибирь на вечное поселение. В минувшем столетии с воцарением большевизма на смену ссылкам и монастырям пришли адские лагеря и повальные расстрелы.

Но, воистину, история – мудрая дама, которая все расставляет по своим местами и выносит собственный вердикт. Когда в 60–90-е годы с грохотом рушились идеологические оковы и тотальные запреты, возвращались из небытия имена выдающихся творцов, общество вновь получало возможность оценить их труды. Кому-то посчастливилось дотянуть до того момента, кому-то отдавали должное уже посмертно. Но, в любом случае, и те, и другие не зря гостили на грешной земле. Пример Клюева – наглядное тому подтверждение. Поэт вернулся к своему читателю таким, каким он был, когда творил, – во взглядах, суждениях, в гражданской позиции и любви. Имя Николая Алексеевича живо, чего не скажешь о погубившем литератора политическом режиме. Так рассудило время, а его решение никто и никогда не в силах оспорить.