«Переполнять тюрьмы никто не собирается»: мнение о том, почему надо принять закон о домашнем насилии

Ежегодно 25 ноября отмечается Международный день борьбы за ликвидацию насилия в отношении женщин. В России в последний год возобновилась дискуссия о необходимости принять закон о домашнем насилии. Его обсуждение проходит не без проблем: авторы получали угрозы в соцсетях, на парламентских слушаниях противники говорили, что закон противоречит традиционным семейным ценностям. В Архангельске несколько лет работает автономная некоммерческая организация поддержки инициатив «Новый взгляд». Она в том числе помогает женщинам-жертвам семейной тирании. Как сегодня женщины борются за свои права, что предусматривает для них новый законопроект и почему его важно наконец принять, рассуждает директор «Нового взгляда» Ольга Бобрецова в своей колонке.

Сейчас механизм такой, что если семейно-бытовое преступление совершилось, то это обвинение частного порядка. Это значит, что пострадавшая женщина сама должна пойти сразу в мировой суд, не в полицию, и подать заявление. Чтобы грамотно написать заявление, нужно иметь как минимум два курса юридического факультета или нанять юриста. Закон об оказании бесплатных юридических услуг работает не для всех: в нем есть оговорки по доходу семьи и так далее. Надо справки ходить собирать. Хорошо в центральной части России, где действуют несколько крупных центров поддержки («Насилию.нет»*, «Ты не одна», Консорциум женских неправительственных сил и другие). Там женщины могут получить юридическую помощь бесплатно. А в глубинке и даже в областном нашем центре именно помощь по специфике семейно-бытового насилия практически невозможно получить. У нас единицы юристов, которые по этому направлению работают.

Суд может не принять ее заявление из-за того, что оно не по форме. На пятый раз, допустим, у нее примут бумагу. Назначают заседание. И на женщину возлагается функция обвинителя. Она сама должна собрать доказательства! Это те побои, синяки, травмы, которые ей причинили, она сама должна зафиксировать у врачей. Но доктора порой пишут просто парадоксальные вещи. Например: «синяк на пол-лица». Это не является официальным диагнозом, синяк — вообще не медицинский термин. Когда это видит судмедэксперт, он резонно спрашивает: «Как я на основании этого могу описать вред?» Гематома, ее размер, цвет, болевые аффекты — все это должно быть скрупулезно и четко описано в справке. Желательно, чтобы были рентгеновские снимки. Если были удары по голове, то надо делать томографию, а она вся платная, если очереди не ждать.

Итак, справки отметаются, как правило. Плюс врачи у нас в большинстве своем не умеют опрашивать пострадавших. «Ну, и чё вы пришли?» — спрашивают они. Видят, что нос сломан — ну, да, сломан, «я упала». В нынешней ситуации, когда еще есть представления про сохранение семьи и традиционные семейные ценности, — все эти стереотипы и шаблоны давят на пострадавшую. Плюс она еще в ситуации острого стресса. Ее сознание в измененном состоянии, и критичность мышления утрачена. Должно быть специальное интервью с женщиной о том, как ее разговорить, как поддержать. И медики должны этим владеть, законопроект это подразумевает.

Допустим, женщину избивали палкой или гантелей. Жертва должна осмотреть место происшествия, изъять оружие у обидчика и предъявить его суду как вещдок. При этом обвиняемому по нашему закону предоставляется бесплатный адвокат.

Многие говорят: законы существуют, не надо уже больше ничего принимать, пользуйтесь тем, что есть. Да, за тяжкие телесные и средний вред есть законы, но как это женщине доказать — никто не читает, что это обвинения частного порядка и что есть такие «нюансы». Даже если приезжает полиция, то они не доставляют в судмедэкспертизу для подтверждения тяжкого вреда здоровью, она сама должна поехать. Обидчика ее увезут часа на три, проведут беседу и отпустят. Она должна опять с ним в квартире ночевать.

Поэтому законопроект подразумевает введение охранных ордеров, по которым абьюзер (человек, который совершает насилие. — Прим. ред.) не может приближаться к жертве. Охранный ордер выписывает полиция или суд. Если обидчик нарушает требование, то его помещают в СИЗО, так как он опасен. Ордер дает шанс сохранить жизнь женщине. Вспоминаются истории Маргариты Грачевой (жительница Серпухова, которой муж в приступе гнева отрубил кисти рук. — Прим. ред.) или Валерии Володиной (жительница Ульяновска, пострадавшая от преследования со стороны бывшего мужа. — Прим. ред.): они ведь писали заявления в полицию, чем это закончилось? Для агрессора это послужило пусковым механизмом для усиления насилия. Сплошь и рядом такое.

За рубежом много убежищ для женщин. В Лондоне, например, их 250. Вообще, по рекомендациям Совета Европы, на 10 тысяч населения должно быть одно койко-место в убежище. В нашей области есть кризисное отделение для женщин в Вельске. Ну вы понимаете, из Архангельска туда не сорваться, например. В нашем городе есть центр реабилитации «Родник», там убежище было открыто еще в 2007 году. Но по факту за 12 лет работы я не знаю ни одну женщину, которая там жила. Чтобы получить направление в «Родник», женщина должна обратиться в областное Министерство труда, занятости и социального развития, предоставить все аргументы и доказательства того, что ее ситуация является ситуацией насилия и ей действительно экстренно нужна помощь, а еще она должна собрать кучу справок: флюорография, заключение гинеколога и венеролога, документ об отсутствии или наличии детей (потому что если есть дети до 3 лет, то их с собой взять нельзя, их поместят в дом малютки — вряд ли какая мать на это согласится) и об отсутствии карантина. То есть в ночной рубашке у нас женщинам некуда бежать. Она может рассчитывать только на своих друзей и родственников. Сервисов помощи мало, да и они не всегда хорошо работают.

В законопроекте много говорится даже не о преследовании абьюзеров, а о профилактике домашнего насилия. Это такое альтернативное наказание. Специалисты по работе с управлением гневом есть и в Архангельске. Вот это проектом предусмотрено. То есть сажать и переполнять тюрьмы никто не собирается! Это миф, который витает вокруг обсуждения этого закона.

Еще один нюанс. Те сотрудники, которые сегодня работают в полиции, в Следственном комитете, прокуратуре — это замечательные профессионалы, но у них общая юридическая подготовка. Например, они хорошо знают Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы, но не могут работать с женщинами, которые пострадали от домашнего насилия. У тех — разрушенная самооценка, потеря уверенности, нет личных границ, утрачено критическое мышление. Человек в ситуации стресса, как после катастрофы: у него либо суетливость, либо ступор. Сотрудники МВД это не считывают, их не учили.

Если преступление против детей совершено или дети были свидетелями, то даже в отделе по делам несовершеннолетних не владеют знаниями о возрастных особенностях детей, не умеют с ними разговаривать. Они, как правило, задают закрытые вопросы типа «Тебя папа ударил?» Адвокат потом всегда разрушит такие вопросы как подсказывающие. Поэтому подразумевается специальная подготовка полицейских.

Велосипед-то уже изобретен в других странах. По каким причинам мы его брать не хотим — вот вопрос. Законопроект с 1992 года «болтается» в Госдуме. Сейчас его снова обсуждают. Сильно повлияло дело Валерии Володиной из Ульяновска, которой ЕСПЧ присудил выплатить компенсацию. Ее заявление на мужа семь раз не приняла полиция. Муж ее продолжал преследовать даже тогда, когда она ждала второго ребенка от другого мужчины. В итоге все завершилось тем, что бывший муж перерезал тормоза в ее машине, она попала в аварию и потеряла ребенка. После этого она подала в Европейский суд по правам человека. Но ей повезло, так как с ней опять же были юристы из Консорциума женских неправительственных сил, потому что самой женщине написать жалобу в ЕСПЧ на английском языке не под силу.

Почему так долго не могут принять этот закон? На мой взгляд,

Я имею в виду законодательную власть. Кстати, в Архангельской области в 2004 году приняли региональный закон о профилактике семейно-бытовых преступлений. Мы единственный регион, в котором он есть. Но он абсолютно не работает. Даже полицейские о нем не знают. Принятие закона еще подразумевает финансовые вложения, а денег на это нет.

Аргументы про традиционные семейные ценности, о которых часто говорят противники законопроекта, я вообще не воспринимаю. Какая это традиция? В «Домострое» что-то написано? Ну давайте тогда уберем стеклопакеты и затянем окна бычьи пузырем, а еще выключим интернет, зажжем лучины, а мужчин на 25 лет в опричники отправим. В эти традиции почему-то никто не хочет возвращаться. Все эти аргументы — не более чем манипулирование общественным сознанием.

Я искренне верю в то, что федеральный закон надо принять. Мы не можем терять людей — ни женщин, ни мужчин. В семье насилия не должно быть. Никто не имеет право бить другого человека. По каким причинам преступления, которые совершаются на улице, осуждаются, поднимается шум в соцсетях, а то, что происходит в семье, — это «личное дело»? Нет, не личное.

Если вы оказались в ситуации домашнего насилия, то можете обратиться за помощью на Всероссийский телефон доверия помощи жертвам: 8 800 7000-600. Специалисты АНО «Новый взгляд» также проводят консультирование по телефону 69-65-89.

* признан иноагентом