Больше года Архангельская область живет в новой реальности, которую создал COVID-19. К ней было трудно привыкнуть всем. Но совершенно особенным вызовом пандемия стала для медиков. От них всегда ждут помощи и четких действий. А ведь они, как и все, столкнулись с неизвестной болезнью. Каково это было тогда и как сегодня проходят будни медиков, работающих с ковидом? Мы узнали из первых уст, заглянув в инфекционное отделение Северодвинской городской клинической больницы № 2 скорой медицинской помощи.
«Мы не на расслабоне!»
В гонку по борьбе с COVID-19 здесь включились в июне 2020-го, когда на базе больницы открыли госпиталь. С того момента здесь расширяли коечный фонд, открывали новые отделения для работы с ковидом — в пик их было 7.
Первым мы встречаем заместителя главврача Олега Прокопьева. Он рассказывает, что ситуация развивается скорее позитивно: в отделениях лежат около 80 человек.
— У нас 2 инфекционных отделения развернуты. Было 7, но заболеваемость поменьше стала, и мы их с апреля закрыли. Сейчас уже оказываем многопрофильную помощь по хирургии, травматологии, урологии, — говорит наш собеседник.
Несмотря на то, что работать стало чуть легче, медики начеку: если заболеваемость начнет расти, в резерве есть 200 коек. О том, что пациентов в обозримом будущем вновь может стать больше, нам говорит анестезиолог-реаниматолог Роман Клюкин.
— Сейчас мы находимся в режиме готовности, потому что ожидаем третью волну. Да, стало немного спокойнее, соответственно, и на мое отделение [реанимации] нагрузка снизилась. Но пациенты у нас по-прежнему тяжелые, требуют достаточно больших усилий. Так что я бы не сказал, что мы особо на расслабоне.
В пик принимали по 50 человек в день
Олег Прокопьев показывает нам наглядно — на графике, — как больница заполнялась ковид-пациентами. Вырисовывается синусоида: вот столбцы идут на повышение — это начало второй волны в сентябре, вот пик пришелся на 20 декабря, потом снова снижение. Прошлый июнь, когда мы наблюдали, что в Северодвинске заболевают всё больше людей, специалист называет «волнишкой» — самые суровые испытания оказались впереди.
Спрашиваем про тот самый пик. В сухих цифрах это: 476 пациентов, практически половина из них в тяжелом состоянии, до 23 человек в реанимации. По сей день те предновогодние дни медикам тяжело вспоминать.
— Почти 500 человек в стационаре, а количество работников кратно ведь не увеличивалось, — говорит Олег Прокопьев. — Все молча, без эмоций и надрыва шли на работу. У нас в день поступало до 50 человек в отделение, когда в мирное время поступают всего 15–20. Но мы их приняли и дальше работали. Это потом уж думаешь, какой колоссальный объем был.
Создавать новые места для больных приходилось в, мягко говоря, сжатые сроки. Наш собеседник припоминает летнее СМС от министра здравоохранения (Антона Карпунова. — Прим. ред.): она пришла в 23:58 с задачей «завтра открыть 50 коек».
— Мы открыли, работали с колес, нанимали новых работников, своим часы увеличивали, — гордо произносит Олег Прокопьев.
Было много пациентов в тяжелом состоянии, поэтому особенно сложно пришлось реанимации. В обычное, или, как говорят медики, в мирное время там всего 6 коек. Их число увеличили до 23, добавили и персонал: например дежурить на смене могли одновременно до 5 реаниматологов, столько же — терапевтов.
— Мы никогда с такой тяжестью не сталкивались. В реанимации обычно 3–4 пациента, а тут 23. И их оттуда не перевести было. Ситуация у нас динамично развивалась: то есть если подходили к пределу — открывали новые койки. Мы врачи, и мы обязаны оказывать помощь. Нам ставилась задача исключить отказы в госпитализации, чтобы люди не погибали на дому. Не было такого, чтобы скорая привезла человека, а мы двери захлопнули.
«Каждый случай особенный, и все — тяжелые»
Выдохнули медики только в феврале-марте. Теперь можно проанализировать тот опыт. В самом начале, говорит Олег Прокопьев, им важно было победить собственный страх. Это сегодня СИЗы и защитные костюмы воспринимаются как униформа — быстро надел и без колебаний вошел в «красную» зону.
— Любой адекватный человек прежде чем пойти в опасное место, думает, что с ним будет, — рассуждает Олег Прокопьев. — Просто перешагнуть порог отделения, работать в СИЗах, в герметичном костюме, в респираторе, в котором дышать длительное время тяжело, — психологически сложно.
Весьма сдержанно свои эмоции перед встречей с COVID-19 описывает и Роман Клюкин:
— Неизвестный вирус, идет из Китая, все его боятся, СИЗы особые нужны. Определенный страх у нас это вызвало, но что делать? Надо идти и спасать. Кто, если не мы?
Он вообще очень скупо говорит о личном восприятии. Подмечает, что это скорее профессиональное правило:
— Будешь переживать за каждого — тебе не место в реанимации. У нас такая специальность: пациентов лучше не запоминать, потому что потом трудно тебе будет в дальнейшем жить. Каждый случай особенный, все — тяжелые. Мы, конечно, хотим, чтобы все пациенты поправились, но переживать это глубоко невозможно.
Зато Роман охотно рассказывает нам, какой опыт приобрел за год. В этот период он стал заведующим — назначение пришлось как раз на тяжелый декабрь. По ходу пришлось учиться и организовывать работу отделения, и осваивать фактически новый для себя профиль:
— Наша больница ориентирована на помощь при хирургических патологиях. Пациенты с коронавирусными пневмониями — это всё же больше инфекционно-терапевтический профиль. Для нас это новое направление. Но такая ситуация сплотила врачей из разных стационаров: мы обмениваемся опытом прямо здесь, что-то подсказываем друг другу.
Как устроена «красная» зона: опыт Северодвинска
Мы общаемся, стоя в коридоре перед отделением общей реанимации, где лежат не из-за коронавируса. И без него работы хватает: так, недавно сюда поступил северодвинец после взрыва самогонного аппарата на балконе — у него 50% ожогов.
Здесь чисто и светло — Олег Прокопьев хвастается, что в пандемию смогли сделать ремонт. И практически нет суеты. Только Роман Клюкин намекает, что времени в обрез, — операции не ждут.
— Пойдете в ковидную реанимацию? Не боитесь? — спрашивают нас врачи.
Чтобы зайти в «красную» зону, поднимаемся на шестой этаж. Там оборудован шлюз, где мы переодеваемся. Процедура с непривычки занимает минут 15–20.
Здесь мы встречаем Надежду Сергееву. Да пандемии она работала неврологом, теперь с юмором называет себя «неврологом-ковидологом».
Хрупкая молодая девушка заведует так называемой 5-й «инфекцией» — одним из оставшихся отделений, где лежат с ковидом. Основная специальность ей здорово помогает:
— Попадают пациенты, у которых риск инсульта в принципе высокий, а после заболевания ковидом он увеличивается в разы. Но у нас тут вообще мультидисциплинарная бригада: урологи, хирурги, травматологи, инфекционисты, аллергологи, пульмонологи — все здесь побывали, поработали.
Надежда, помогая нам одеться по всем правилам, шутит:
— [Костюм] большой, как парашют. Модель «Лето 2020/2021».
Наш фотограф, оказавшись в костюме, с респиратором и защитными очками на лице, с надеждой спрашивает: «Я готов?»
— Ну что вы, это только начало, — отвечает заведующая.
В комплекте также шапочка для волос, вторая маска, две пары перчаток и объемные бахилы. Ощущение, будто на тебе скафандр. Звуки приглушаются, шагать в бахилах трудно. Но мы идем — спускаемся в реанимацию.
Тут тоже довольно спокойно: встретили лишь медсестру на посту. Бросается в глаза, что в коридорах много оборудования, которое сейчас, видимо, не используется. Нам объясняют почему:
— Это хирургия, которую пришлось переделывать под реанимацию, — проводить сюда дополнительную кислородную разводку. Нужно было добавлять мощности, привозить сюда аппаратуру. «Раскладня» вот такая и получилась. Но это вынужденно — война! Что-то перевозили из общей реанимации, что-то поступало в режиме реального времени.
Перед открытием в новоявленной реанимации прокладывали трубы под кислород.
— Без этого реанимацию не откроешь. Давление в трубе 3 килограмма. На каждого [пациента] 50–60 литров в минуту приходится, объемы кислорода колоссальные просто идут, — объясняет Олег Прокопьев.
В палатах в основном по 1 пациенту. Привозят сравнительно немного людей, случаются и летальные исходы:
— Сегодня 6 пациентов с утра было, сейчас уже 5, — говорит Роман Клюкин.
— Кого-то перевели?
— Можно и так сказать. (Пауза.) Нет, он умер.
В основном, по словам Романа, не справляются с болезнью люди старше 60. Более молодые пациенты погибают, если у них есть сопутствующие патологии — онкология, сахарный диабет:
— И 42 лет, и 29 [лет] попадались — молодые, трудоспособные. Летальность высокая, — подтверждает наш собеседник. — Но она примерно соответствует мировой тенденции. Пожалуй, каждый день приходилось сталкиваться с этим. Переживать тяжело, но коллектив справляется. Да, в реанимации чаще приходится сообщать о смерти. Этому не учат в университете, а было бы неплохо.
Мы проходим в одну из палат: там лежит мужчина, ему 63 года, здесь он уже 2 недели. Олег Прокопьев говорит, это еще приемлемый срок.
— У нас и больше месяца лежали. Помните, Роман, легендарного Иванова (фамилия изменена. — Прим. ред.)?
— Почему он легендарный? — спрашиваем.
— Молодой, 46 лет. Лежал здесь месяц, главное, живой выписался. У него и сопутствующих не было, просто такая тяжелая пневмония.
«Не ожидали от себя такой выносливости»
Направляемся в инфекционное отделение — своеобразную экскурсию по нему проводит Надежда Сергеева. Здесь уже можно встретить редких пациентов в коридорах, хотя большинство всё же лежит в палатах.
Надежда рассказывает, что в «инфекционке» важно, чтобы на костюмах врачей и медсестер были написаны их фамилии:
— Это в реанимации пациенту неинтересно, кто его лечит.
Здесь же узнавание важно: приходится быть не только лечащим врачом, но и психологом. Абстрагироваться практически невозможно.
Врачам помогают медсестры. Знакомимся с одной из них — Еленой Толобистюк. Она пришла в ковидный госпиталь из отделения плановой хирургии. Здесь работы оказалось больше в разы:
— Работа у нас и сложная, и интересная. Мы научились делать всё очень быстро. Сами от себя не ожидали такой выносливости, терпения. Умеем работать с тяжелобольными с самыми разными патологиями. Если у пациента идет кислородное голодание, он начинает заговариваться, так приходится успокаивать: некоторых надо даже фиксировать, потому что могут себя поранить, с кулаками кинуться. Шутим между собой, что у нас тут ПНД. Но если и учиться чему-то в медицине, то это лучший вариант.
Елена рассказывает, когда болеть начали сотрудники ковидных отделений, подменяли их студенты из Архангельска — потом говорили, на всю жизнь запомнили то, чему научились здесь, в самом пекле.
И врачам, и медсестрам работать приходится в защитных костюмах, как правило, по несколько часов. Нам, корреспондентам, тяжело дышать в респираторах стало минут через 20, проведенных в «красной» зоне. Как это выдерживают медики? Заведующая Надежда Сергеева отвечает, что они просто привыкли, хотя дается это ей и коллегам непросто. У этого есть отложенный эффект:
— Никто сознания не терял, но многие жалуются на ухудшение памяти, на головные боли. Это герметичный костюм — в нем тело не дышит. У меня как у невролога был случай: пришла пациентка, наш сотрудник, выполнила ЭЭГ (электроэнцефалография. — Прим. ред.), результат был плохой. Оказалось, она накануне только вышла из «красной» зоны. На активности мозга это отразилось.
К счастью, наш поход в «красную» зону составил около 50 минут, оставив после себя следы от масок на лицах (на несколько часов!) и мысли о том, что в стенах таких отделений всё еще идет борьба с коронавирусом. Пусть не такая ожесточенная, как год, полгода назад… но по-прежнему беспрерывная.