«Понять — могу, оправдать — нет»: психолог объяснила, почему северодвинка решилась на убийство мужа

Недавно 29.RU опубликовал интервью с осужденной на 8 лет в колонии за организацию покушения на убийство мужа жительницей Северодвинска Тамиллой Ахмедовой. Она рассказала, что мужчина оказывал нездоровое внимание ее дочери, а в последние годы бил, унижал и оскорблял ее. Женщина призналась нам, что не видела другого выхода, кроме того чтобы сговориться со знакомым и попытаться лишить жестокого супруга жизни.

Попытка действительно состоялась, но муж выжил. А северодвинку приговорили к сравнительно мягкому наказанию. Суд в своем решении учел, что Тамилла подвергалась домашнему насилию, с которым женщины нередко сталкиваются в нашей стране. Психолог из Архангельска Ольга Бобрецова, прочитав интервью, объяснила, почему Тамилла так поступила, что она могла бы сделать, чтобы не идти на преступление, и как в целом можно эффективно защищать пострадавших от насилия в семье.

— Что касается в целом истории Тамиллы, то, конечно, я тут чувствую огромное сочувствие к этой женщине, но оправдать ее ни в коем случае не могу. Только объяснить, что да, такое возможно, если женщина столкнулась с такой психологической проблемой. Ей было трудно принять другое решение, кроме как попытаться организовать убийство мужа. В состоянии отчаяния она приняла очень неверное решение. Находясь в состоянии дисбаланса, принимать адекватные решения невозможно.

И официальная статистика МВД России, и министр ведомства Владимир Колокольцев говорят, как и Тамилла в интервью, о том, что около 80% женщин, которые отбывают наказание за тяжкие преступления, в том числе и по 105-й статье за убийство, являются жертвами домашнего насилия. Так как нет сейчас, как я считаю, действенных механизмов противостояния домашнему насилию, и вообще признания со стороны государства проблемы семейно-бытового насилия серьезной, то да, в этих условиях женщины иногда бывают доведены до отчаяния. Они чувствуют себя загнанными в угол, что и говорит о себе героиня этой истории. И тогда женщины сами идут на преступление — ради того, чтобы освободиться.

В первую очередь в истории Тамиллы зацепили обстоятельства, в которых она оказалась. Вернее, такой социокультурный пласт, в котором она жила, характерный набор представлений вроде «не выносить сор из избы», «ребенку нужен отец», «лучше быть замужем, чем разведенкой» и так далее. Еще семья, как я поняла, родом из Азербайджана. То есть это была восточная семья, и некоторые скрепы могли быть в ней более сильны. Я имею в виду, что со стороны родственников, если женщина начала бы разводиться и предавать ситуацию насилия со стороны мужа огласке, то ее могли не поддержать. У нее было, соответственно, отсутствие ресурсов для того, чтобы вырваться, не было нужной поддержки. Не было так называемого тыла, который дает нам обычно силы для того, чтобы справляться с трудностями.

И насилием называется ссора: дескать, милые бранятся — только тешатся. Но это все-таки не обычные ссоры или конфликт. Насилие — это длительность, постоянство, цикличность, ощущение страха, когда дом перестает быть крепостью, безопасным местом. И это уже действительно преступление. Также отмечу, что у нас в обществе сохраняется высокая терпимость к насилию, в том числе и со стороны государства, как я уже говорила, проблема не признается. Подобные ситуации рассматриваются до сих пор как некие частные случаи. Но опять же, если обратиться к официальной статистике МВД, я смотрела статистику за 2019 год на сайте Росстата, — 12 тысяч женщин пострадали от преступлений в семье. Я считаю, что это очень большая цифра.

Соответственно, если нет признания проблемы властями, то нет доверия к осуществляемой государством защите прав граждан. Пострадавшие в ситуациях семейно-бытового насилия часто не верят в правосудие, не верят тому, что полицейские отнесутся с должным пониманием и профессионально исполнят свои обязанности. Они ожидают таких фраз: «Ну что вы тут пишете заявление, жалуетесь? Завтра вы помиритесь!» Иными словами, происходит минимизация последствий насилия. То же самое с медиками: женщины боятся, что им не посочувствуют. И есть вопрос, насколько корректно фиксируются причиненные телесные повреждения. В целом, увы, нет уверенности у них в том, что к проблеме отнесутся с пониманием. Это касается и в целом общества, окружения. К примеру, если нам звонят сейчас постоянно мошенники, кого-то обманывают, и мы рассказываем друг другу об этом, то мы сочувствуем. Если кого-то обсчитали в магазине — тоже. Мы не говорим: «Ну сами виноваты, что пошли в этот магазин».

Женщины и оказываются под гнетом этих так называемых скреп, убеждений. Часто они находятся в информационной блокаде. Потому что никакой большой информационной кампании по поводу того, что делать тем, кто столкнулся с насилием, куда обращаться, нет. Этим занимаются лишь несколько общественных организаций, в том числе и наша в Архангельской области. Но у нас всего два баннера на весь город висит с номером телефона. На город с населением в 340 тысяч человек это мало. А тут история была в Северодвинске, там вообще нет нашей рекламы, и я не знаю, могла ли там распространить номер для помощи какая-то другая организация. Женщина не знает в итоге, кто ей поможет, и это обезоруживает.

Все эти аспекты и создают то психологическое состояние, которое описала жительница Северодвинска в интервью: «Я была загнана в угол». И в ее рассказе прослеживается то, что она не видела иного выхода. Она прямо так и говорила: «Либо я его должна убить, либо с собой что-то сделать». Но, опять же, она мать при этом: у нее дочь, внук уже появился, и есть еще сын. Ей легче было, видимо, организовать убийство супруга, а про себя она понимала, что еще детям нужна. Тамилла стала заложником очень тяжелых психологических трудностей, отсутствия веры в какую-либо помощь, отсутствия собственных ресурсов и дикого страха за свою жизнь.

В интервью она, уже после всего случившегося, понимая всё теперь, описывает, что ей нужно было бы сделать вместо того ужасного поступка, который она в итоге совершила.

Когда он ее придушил, а потом предложил чайку попить, — вот после этого сразу надо было писать заявление. Есть заблуждение, что если следов насилия не видно, то ничего абьюзеру не будет. Но в полиции обязаны принять заявление и дать направление на судмедэкспертизу, чтобы врач подтвердил и описал причинение вреда. К сожалению, если бы она просто обратилась к терапевту или травматологу, тут бы не было уверенности в том, что травмы должным образом зафиксируют, то есть так, чтобы их заключение можно было бы потом предоставить как доказательство в суде. Это тоже одно из следствий того, что нет сейчас государственной политики профилактики семейно-бытовых преступлений, ведь у медиков нет достаточной специальной подготовки к тому, чтобы работать с их жертвами. Кроме того, как я уже упоминала, часто женщины не рассказывают на приеме у врачей, что их побил муж, потому что боятся нарваться если не на прямое осуждение, то на равнодушие. Простите за подробность, но приведу личный пример. Когда я рожала дочь, мне накладывали швы, было больно, и я немного постанывала. Врач мне вот что сказал: «Чё ты ноешь-то? Здесь уже не больно!» Некий цинизм есть, и далеко не каждый человек может этому противостоять. Хотя если женщина рассказывает медикам о побоях, они обязаны сообщать об этом в полицию. Вообще любое реагирование на семейно-бытовое насилие начинается с того, что нужно заявить об этом факте.

В интервью Тамилла говорит также о том, что, по ее мнению, мужчин, которые избивают женщин и детей, нужно лечить, а еще лучше — надолго заключать под стражу. Она говорит о том, что охранные ордера, которые может выписывать суд или полиция, чтобы абьюзеры не имели права приближаться к жертве, с ее точки зрения, не помогут. Я ее мнение частично разделяю, но не до конца. Каждая ситуация насилия в семье индивидуальна. Есть случаи, когда действительно случаются тяжкие преступления: переломы, или даже как в случае Маргариты Грачевой, которой муж отрубил кисти рук. Тут будут оправданы, разумеется, большие сроки в качестве наказания. А есть случаи, когда причиняется средний или легкий вред здоровью. И здесь долгое заключение человека, его помещение в пенитенциарную систему, его изоляция не дает гарантии на то, что срок заключения его исправит. Абьюзер же будет только лишен свободы, причем ненадолго. И когда еще и нет четкого осуждения общества и порицания такого поведения со стороны граждан, всей общественности, у него формируется чувство озлобленности. И, отсидев пару лет за «подумаешь, пару раз ее побил или порезал», человек выйдет на свободу с этой накопленной злостью.

У пострадавшей есть время, когда ее никто не преследует, когда может прийти в себя, избавиться от страха. Абьюзер же при этом остается на свободе, но не может по закону преследовать пострадавшую. Если он будет предпринимать такие попытки общения с ней, то его тогда могут и закрыть. К тому же законопроект о семейно-бытовом насилии предполагает реабилитационную работу с абьюзерами. Без изменения модели поведения просто временная изоляция от общества их не исправит. И здесь я, конечно, говорю не о принудительном лечении, которое, скорее всего, имела в виду Тамилла. Любой специалист вам скажет, что только 2% насильственных преступлений совершают люди, которые имеют психиатрические диагнозы.

Им нужна психокоррекция, такие программы сейчас разработаны. К примеру, наши коллеги из Екатеринбурга работают в Свердловской области в колониях с мужчинами, которые отбывают наказание за совершение насильственных преступлений в семье, и результаты у них потрясающие. Но этот опыт пока что уникален, так как там психолог и общественная организация наладили такое продуктивное взаимодействие со всей системой УФСИН, чтобы их пустили работать с абьюзерами. Есть успешные практики в России, которые можно было бы распространить на всю страну при желании. Я сторонник такого подхода: признавать серьезность преступлений в семье, давать пострадавшим на какое-то время охранный ордер, а абьюзера обязать проходить реабилитацию, программы коррекции психики и поведения. Тогда это может в глобальном смысле исправить ситуацию. И я надеюсь, что законопроект о семейно-бытовом насилии всё же будет принят, там есть и другие важные предложения (подробнее о том, что предлагается в проекте этого закона, Ольга уже рассказывала ранее. — Прим. ред.).

Ранее Ольга Бобрецова, которая помогает пострадавшим от насилия в семье женщинам, в своей колонке на 29.RU высказывалась в пользу принятия закона о домашнем насилии. В 2019 году несколько православных активистов города устроили флешмоб против этого законопроекта. Одним из авторов проекта закона о семейно-бытовом насилии стала депутат Госдумы Оксана Пушкина, из-за этого ей поступали угрозы. Бывший сенатор Совета Федерации от Архангельской области, а сейчас адвокат Константин Добрынин защищал от них депутата, направляя жалобы министру внутренних дел страны.

Также на 29.RU мы рассказывали истории северянок, которые пострадали от мужей-тиранов: женщины говорили про синяки и депрессию, психологические травмы детей и бездействие полиции. Позднее личным мнением по проблеме домашнего насилия поделился подполковник полиции из Архангельска Андрей Ореховский.