«Никогда не думала, что он станет зверем»: северодвинка рассказала, почему заказала убийство супруга

Северодвинский городской суд 16 марта этого года приговорил жительницу города корабелов Тамиллу Ахмедову к 8 годам колонии общего режима за организацию покушения на убийство собственного мужа около года назад. Ее подельник Александр Шулепов, которому женщина предложила выполнить задуманное преступление за 150 тысяч рублей, осужден на 8 лет колонии уже строгого режима. Сравнительно мягкое наказание они получили по двум причинам. Во-первых, теперь уже бывший муж Тамиллы в итоге выжил. Во-вторых, судья принял во внимание то, что супруг избивал, унижал, оскорблял жену и изменял ей. И Тамилла, и Александр признали свою вину и в последнем слове просили прощения за содеянное.

До того как Тамиллу отправили в колонию отбывать назначенное наказание, корреспондент 29.RU успела пообщаться с ней, встретившись в СИЗО в поселке Талаги. Женщина отказалась фотографироваться, но согласилась рассказать, что ее толкнуло на убийство мужа.

«Можно просто Тома»

СИЗО для женщин находится на территории воспитательной колонии для подростков в поселке Талаги. Я приезжаю туда утром. Около 15–20 минут уходит на то, чтобы пройти все записи и проверки перед входом. Мои документы забирают на КПП, все вещи, кроме листочка с вопросами и диктофона, на который надо получить отдельное разрешение, чтобы потом вынести устройство из колонии, я запираю на ключ в специальном шкафчике у входа. Потом меня пропускают через железную решетку, меряют температуру и записывают в журнал, проводят сзади и спереди ручным металлодетектором.

Потом сотрудник открывает передо мной массивную железную дверь, и мы выходим уже на территорию колонии. Идем среди бытовых зданий и ограждений, сбоку слышны крики, через какое-то время становится видно, что подростки играют в коробке с полем неподалеку в футбол. Меня ведут сначала в одно здание, где дают тревожную кнопку, — ее нужно жать, если кто-то захочет на меня напасть. Затем сопровождают в другое здание, где я и буду ждать встречи с Тамиллой. Меня оставляют в чем-то вроде классной комнаты, здесь, видимо, проводят какие-то занятия для заключенных.

Минут через десять Тамилла заходит и садится напротив меня за школьный стол. Мы очень близко друг к другу, смотрим прямо в глаза. Она хотела бы сесть подальше, но столы и табуреты здесь привинчены к полу. Всего здесь три парты, еще есть телевизор, белая магнитная доска и шкаф, в котором хранятся несколько потрепанных коробок с пазлами, играми и коробки с карандашами. Шкаф стоит у окна, а оно забрано массивной решеткой. Вид открывается на синие заборы и колючую проволоку, вдалеке чуть видны низкие дачные домики. С улицы периодически доносится музыка, русское ретро, узнаю группу «Мираж». Наверное, здесь крутят какое-то радио.

За ближнюю к двери парту молча садится сотрудник колонии, собрав пальцы рук в замок. Он наблюдает за нами, но в разговор не вмешивается, и я практически сразу перестаю замечать его присутствие.

Крашенные в белый, с сильно отросшими седыми корнями волосы Тамиллы забраны в хвост, одета она в плотные черные лосины и немного растянутую черную кофту с аппликацией с кошками. Ресницы накрашены, выглядит немного уставшей. На вид ей около 50 лет. К моменту нашей встречи Тамилла сидит уже 10 месяцев. Она сплетает руки на груди, откидывается чуть назад и смотрит на меня недоверчиво и вопросительно. Я объясняю, где работаю и что пришла поговорить о ее истории, поскольку меня интересует проблема домашнего насилия в России. Обращаюсь к ней по тому имени, что знаю из дела, — Тамилла. Но она сразу же говорит, что называть ее «можно просто Томой».

— Вас уголовное дело мое интересует или конкретно то, к чему меня это привело? — сразу спрашивает Тома.

— И то и другое, — отвечаю я.

— Ну вы понимаете, что по уголовному делу особо распространяться я не буду. Потому что ну… Это мое уголовное дело, — сбивчиво объясняет собеседница.

— Я бы хотела, чтобы вы рассказали предысторию, то есть что с вами происходило до того, как всё это случилось, — уточняю я.

— Спрашивайте, — разрешает она.

«У нас была нормальная семья. До определенного момента»

— 24 года мы прожили в общей сложности, а 21 год — в официальном браке. В Северодвинске жили. Познакомились мы на центральном рынке, на Железнодорожной (вероятно, имеется в виду улица Железнодорожная в Северодвинске. — Прим. ред.) тогда он еще был. Я работала на другого предпринимателя, была продавцом. После знакомства [с мужем] я оформила ИП на себя, то есть у нас уже был как бы совместный бизнес. И все эти 24 года был совместный бизнес. Сначала работала я одна, потом стала работодателем, у меня появились другие продавцы, у нас произошло расширение бизнеса: уже не одна торговая точка, их стало больше. Соответственно, были сотрудники. Сначала было 7 торговых отделов, потом их количество уменьшилось — на рынке был ремонт. Последние годы было 5 торговых точек.

— У вас с мужем есть общие дети?

— Есть общий сын, он уже взрослый, ему в августе исполнилось 20 лет.

— 24 года в браке — это большой срок. Как проходила ваша совместная жизнь, всё ли было гладко?

— Ну гладко не бывает нигде, вы сами понимаете — это семья. Но изначально мы жили нормально, я не могу сказать, что мы жили плохо. Жили очень хорошо, по тем меркам, это ведь были 90-е годы и начало 2000-х. В 2000 году я родила сына. От первого брака у меня еще есть дочь. Мы оба работали, содержали семью, как все: платили за квартиру, покупали машины, выплачивали кредиты. У нас была довольно-таки нормальная семья. До определенного момента.

— Расскажите подробнее про этот момент: когда вы начали замечать, что что-то происходит не то?

— Моей дочери было чуть больше 10 лет.

Тамилла говорит это шепотом, смотрит вниз и надолго замолкает. Затем, рассказывая о дочери, начинает всхлипывать.

— И что случилось?

— Он начал… оказывать всяческие знаки внимания моему ребенку. Она не рассказывала, но я замечала. Потом, помню, мы поехали в отпуск. Дочь тогда уже окончила 9 классов, поступила в торгово-экономический колледж в Архангельске. Да, мы поехали в отпуск, ей было уже 17 лет. Сын тогда окончил 1-й класс. И мы в первый раз поехали в отпуск к родителям мужа, к нему на родину, в Азербайджан. Ну и на мою родину. Но у меня там никого, к сожалению, не осталось, а у него там родители.

Даже будучи далеко, он всё равно ей писал. Она мне сказала: «Мама, посмотри, что он мне пишет». У нас был сильный скандал. Я очень жалею, что я тогда не выгнала его из дома. Очень жалею сейчас! Но тогда слишком было много всего поставлено на карту: общий бизнес, кредиты, мальчик, которому был нужен отец. Тем более семья восточная, и выносить этот сор из избы… Сами понимаете, не очень хотелось. Были постоянные издевательства над ребенком со стороны его родственников. Ну очень многое было там за и против. Единственное, что, конечно, надо было мне сделать, — это встать на сторону ребенка. Перечеркнуть всё это сразу! Но не получилось.

— Получается, дочь вам обо всем рассказала только в 17 лет, а до этого вы только подозревали нездоровое внимание к ней со стороны мужа?

— Ну я не буду так обо всем распространяться… Рассказывать все подробности того, что я видела… У меня нет сил на это. Моя дочь жила с бабушкой, с моей мамой. Хорошо, что у нас было две квартиры в одном подъезде: мама живет на первом этаже, а мы жили на четвертом. И дочка спустилась к моей маме. Естественно, я ей помогала финансово и морально, мы не прекращали общение. Но она со мной не проживала. Я ее хотела изолировать от этой ситуации. У нас был разговор, был семейный совет. Без мужа, естественно. Еще жива была моя бабушка, которая сказала о том, чтобы моя дочка жила с ними. И она жила там, потому что чего ждать от этого человека (бывшего мужа. — Прим. ред.) дальше, я не знала.

«Один раз он меня чуть не задушил»

— На судебном заседании, когда вы произносили последнее слово перед вынесением приговора, говорили о том, что в последние годы ваш муж и по отношению к вам изменился. В чем это проявлялось?

— Он стал агрессивным. Ну, во-первых, у нас в торговле упала очень сильно выручка. Это в связи с открытием новых торговых центров, как, наверное, везде по России. Когда в каждом дворе появились «Магнит» или «Пятерочка», люди на рынок стали ходить меньше. И выручка, соответственно, упала в разы. Не только у меня, а у всех предпринимателей — и у тех, кто с продуктами, и у тех, кто с вещами. А оплачивать кредиты же надо. Банкам-то всё равно, есть у нас выручка или нет. Мы должны платить.

— У вас было несколько кредитов?

— Да, у меня были кредиты. И у мужа были. Что-то мы закрывали, а что-то уже не могли. Аренда помещений для торговли у нас не уменьшалась, за товар надо было рассчитываться. Очень много нюансов было. И мой муж стал агрессировать на всё это.

Ладно, я как-то выкручивалась, у меня были ювелирные украшения, я сдавала их в ломбард. Покрывала как могла каждый месяц кредитные обязательства, потому что звонили коллекторы. Покоя не было никакого. Один кредит закрывался, другой брался, чтобы закрыть еще один, ну и такая была пирамида. Муж стал поднимать на меня руку.

— Помните, когда это случилось в первый раз?

— Помню, но не буду это говорить, можно? Было это… около двух лет назад.

— Я спрашиваю у вас не из какого-то желания посмаковать подробности, а потому что многие женщины с этим сталкиваются.

— Понимаю. Я никогда не думала, что мой муж станет зверем. Один раз он меня чуть не задушил просто потому, что я не расслышала то, что он мне говорил. Я его переспросила, и… У нас был такой большой калькулятор Citizen, он его сломал в руках пополам, кинулся ко мне, схватил за шею и говорит: «Я тебя щас задушу!». Я смотрю на него и думаю, что передо мной уже не человек, а просто… зверь. Потом он сидел, что-то минут 15–20 сам с собой бухтел.

У меня стало подниматься давление, у меня и до этого с ним были проблемы. Голова отбита, так и неудивительно. Ну и всё, в какой-то момент меня накрыло. Вот и всё.

«Я очень рада, что он остался жив»

— Читая вашу историю, я предполагаю, что многие люди будут спрашивать, что, если всё так происходило, почему же вы раньше не ушли, а терпели?

— Я его боялась. Он мне угрожал. Изначально он угрожал забрать ребенка, сына, и уехать в Азербайджан. Потом угрожал отнять у меня бизнес. Ну много было всего. Я ни одной женщине не пожелаю такого.

— Вы с кем-то разговаривали о том, что муж вас бьет: семье, подругам, знакомым?

— Сначала я никому об этом не говорила. Потом в курсе были мама и дочь, не во всём, но частично. Случайно они увидели. Дочка увидела на руках синяки, а подруга увидела на голове. Дочка к тому моменту уже вышла замуж, жила своей семьей. А в основном обо всём знала моя подруга. Ну о том, что я совершу, из-за чего я в конце концов окажусь на скамье подсудимых, никто, и даже я сама, не знали до того, как всё случилось.

— Это было какое-то для вас помутнение?

— Это было отчаяние.

После этой фразы Тамилла несколько секунд молчит. Затем из ее глаз начинают сыпаться крупными горошинами слезы, растекается тушь. Тома наклоняется вперед, закрывает лицо руками и просит выключить диктофон — ей нужно время, чтобы успокоиться. Затем продолжает:

— Состояние отчаяния. Поймите, вот… Если загнать животное в угол, что оно будет делать? Оно встает на задние лапы и начинает шипеть. Просто вот этот угол для меня был уже тупиком.

— Другого выхода из ситуации вы не видели?

— На тот момент нет. Естественно, мы развелись уже, в декабре у нас был развод (в декабре 2020 года, когда Тамилла уже находилась под следствием. — Прим. ред.). Нам еще дали за каким-то местом два месяца на обдумывание, не знаю, для чего. Если я в тюрьме, а он на свободе, зачем мне эти два месяца? Я очень рада сейчас, что он остался жив.

У меня на свободе осталась мама, которой 73 года. И я не знаю, дождется она меня или нет. У меня осталась дочь с маленьким ребенком, которой сейчас нужна бы моя помощь. Остался сын, который не поддерживает со мной никаких связей уже на протяжении 10 месяцев вообще. Он не подходит к телефону, не пишет писем. Полностью от меня оградился и принял сторону отца. Он общается с отцом, это его папа, и я тут ничего не могу сказать. Я очень рада, что он остался жив. Конечно, теперешними мозгами я бы тогда поступила по-другому. Но на тот момент другого выхода я просто не видела.

— А сейчас вы бы как поступили?

— Я бы его выгнала. Просто. Тупо. Выгнала. Развелась, выгнала — всё. Всё.

— Сын вас не поддерживает. А мама и дочка?

— Они поддерживают, как и моя подруга. Про сына ничего не могу сказать, потому что я с ним не разговаривала. Естественно, он мой ребенок. Как бы там ни было, какая бы ни была тяжелая ситуация, получается, я его сейчас оставила. А мы всегда были вместе, разговаривали, делились, я знала каждый его шаг. Но он мальчик, взрослый мальчик. И ему нужна поддержка, которой от меня сейчас нет, а от отца есть. И, как бы там ни было, это его отец. У его отца еще есть два брата, которые тоже живут в Северодвинске. То есть поддержка той семьи тоже есть. Даже ведь если бы я лишила жизни своего мужа, вырвать сына из той семьи у меня бы не получилось, потому что там слишком большая семья. Живы мама и отец мужа. Мне очень тяжело, конечно, что всё вот так, а не иначе. Потому что его родители ни в чем не виноваты. Там замечательная мама, добрейшей души человек, и очень хороший отец. Они оба меня принимали просто как родную.

«Его крик до сих пор стоит в ушах»

— Вы со своим теперь уже бывшим мужем после всего случившегося общались?

— Он мне писал электронные письма, когда я находилась в СИЗО. Их было несколько, он писал, что меня простит. Жить, естественно, мы с ним больше не будем. Я ему отвечала, что жить я с ним не смогу, что я подпишу документы на развод. Я просила у него прощения. Когда он еще был четыре дня в реанимации, а я на свободе, я звонила в больницу каждый час, узнавала, как он себя чувствует. Потому что меня, конечно, трясло так, что не приведи Господь. А потом, когда его перевели в отделение, я сдалась.

— То есть вы сами пришли в полицию?

— Меня вызывали давать показания, и я просто сказала: «Давайте мне адвоката». Ну смысл? Рано или поздно я всё равно бы оказалась в местах лишения свободы. Лучше раньше, чем меня будут искать по всему Союзу, и получить срок еще за то, что я бегала от властей.

— На суде вы также сказали, что осознали, что поступили ужасно. А когда именно к вам пришло это осознание?

— Сразу же, в этот же момент, как всё случилось. Где-то в глубине души я и раньше понимала, что поступаю ужасно, но я уже не могла остановиться. Было такое ощущение, что как будто бы меня… несет.

— Я хотела уточнить, как именно всё происходило и почему так вышло, что вашего бывшего теперь уже мужа удалось спасти?

— Это всё случилось в машине, когда мы ехали. То есть машина была на ходу. Я не знала, когда и что он (Александр Шулепов. — Прим. ред.) будет делать. На самом деле не знала. Для меня всё было таким же шоком, наверное, как и для потерпевшего. Откуда Александр вытащил нож, я тоже не видела. Ножа вообще в глаза не видела. Мы на заднем сиденье сидели, с девочкой разговаривали. И я услышала крик, истошный, дикий вопль. Потом началась возня, муж начал сопротивляться. В первый момент я вообще ничего не поняла. А потом, когда я вышла — я сидела сзади, со стороны водителя, — обошла вокруг машины и подошла к двери пассажирского сиденья впереди, где сидел муж, он уже открыл дверь и выскочил. То есть Саша его держал за куртку, но он перекинул ее через голову, через себя перебросил, освободился и начал бегать. Я вообще… У меня был шок. Саша еще зачем-то начал за ним ездить. Я вообще не поняла зачем. Потом у него спросила, чего он хотел-то. Он сказал: «Задавить». Но муж бегал по пешеходной дороге, а он ездил просто по проезжей части. Муж выскочил на дорогу и остановил машину, которая мимо ехала. Заскочил туда, захлопнул двери, и его увезли.

— После этого он в больнице оказался?

— Да. Мы были рядом с первой городской больницей, и его увезли туда. Я забрала у Саши его вещи: куртку, телефон, ключи у него из кармана выпали. И пошла пешком в больницу, в приемный покой. Когда пришла, там был охранник. Он сказал, что, пока муж в машине ехал, там двое ребят, как я поняла, были с ним. И один из них еще в машине вызвал скорую. Когда они подъехали к больнице, его уже ждала скорая, которая отвезла его во вторую больницу, где ему делали операцию. Мне говорили, что он был в крайне тяжелом состоянии. Сразу после операции, когда он начал отходить от наркоза, ночью приехал к нему следователь и начал брать показания. Ну, естественно, потом каждый день следователь приходил. Хотя состояние у него было тяжелое, у него по касательной задеты сердце, печень, желудок. Я не видела нож, еще раз говорю. В глаза не видела орудие убийства и не знала, когда всё должно было произойти. У меня этот крик его до сих пор стоит в ушах.

— Получается, вы с Александром были знакомы, как-то обговорили эту ситуацию с убийством, но вы не знали конкретно, как и когда это произойдет?

— Мы обговорили часть ситуации. Сейчас я, конечно, не совершила бы такого никогда в жизни.

На последней фразе Тамилла переходит на едва различимый шепот, глаза ее снова блестят, а голос дрожит.

— Упаси бог. Ни одной женщине не пожелаю того, что пережила я. И особенно в первые два дня после всего. Это очень тяжело.

— Что вы чувствовали?

— Уже только муки совести оставались.

— Почему вы назначили именно 150 тысяч рублей за организацию убийства?

— Я не знаю, что вам ответить. Я же вам сказала, что я была… Не могу даже сейчас объяснить, в каком состоянии была тогда. Многих действий, что я совершила, не могу конкретно объяснить. У меня было такое чувство, что если я это не сделаю, то мне лучше пойти и сделать что-то с собой, потому что я не могла больше. Не-мог-ла. Мне очень хочется ответить на ваш вопрос, но я не знаю как.

— Вы сказали, что сожалеете, что втянули во всё Александра. Но не знаете, почему он согласился?

— Я не знаю, почему я именно его попросила, понимаете? Мне было всё равно, кого просить. Абсолютно. Любого человека, кто бы на это пошел, я бы попросила. Он согласился. Но в любом случае виновата я — я это предложила. Не взяла во внимание ничего: ни то, что он не судим, ни то, что у человека есть маленький ребенок. Даже ни то, что он периодически употреблял спиртные напитки. На тот момент ни на что не обратила внимание. В первую очередь виновата я. Я так считаю. Во всем, что с нами происходит, виноваты мы сами. Да, он не маленький мальчик, ему тоже уже за 40, он знал, на что он шел. Но предложила ему это я, поэтому я считала, что должна перед ним извиниться. Ведь я испортила не только свою жизнь, но отчасти и его тоже.

«Очень жалею, что ни разу не вызывала полицию»

— На суде гособвинитель просил для вас 10 лет колонии общего режима, но судья дал только 8 лет, учитывая обстоятельства вашей жизни с мужем. Вы ожидали, что судья таким образом пойдет вам навстречу?

— По сути, 105-я статья («Убийство». — Прим. ред.) УК РФ подразумевает от 8 до 20 лет лишения свободы. То есть мне дали минимальный срок по этой статье. Исходя из того, что ко мне применена была еще 30-я статья («Приготовление к преступлению и покушение на преступление». — Прим. ред.), которая делит, как я поняла, эти сроки пополам, получается от 4 до 10 лет, то есть мне дали меньше максимума. Я сама себя загнала в это. Следствию я рассказала ровно столько, сколько оно должно было знать. Отвечала на вопросы следователя по существу. Наговаривать что-то лишнее на себя я тоже не буду, потому что какой в этом смысл?

Да, у меня нет ни одного его привода в милицию. Я очень жалею, что ни разу не вызывала полицию, ни разу не обращалась в скорую, потому что ведь он бил по голове, а там ничего не разглядеть ведь, сами понимаете, если нет крови. Бил сильно, нещадно.

— Вы изначально никому об этом не рассказывали, потому что боялись какой-то не такой реакции?

— Нет, у меня дочь постоянно говорила мне о том, чтобы я обращалась в полицию. Не знаю даже, почему я не обращалась. Был бы у него хоть один привод, я бы не получила восьми лет.

— Многие женщины с такой ситуацией, как у вас, сталкиваются и молчат.

— Я вам больше скажу, 80 процентов женщин в СИЗО по 105-й статье сидят из-за мужиков.

— Что вы можете со стороны своего опыта сказать женщинам, которые прямо сейчас живут в браке с мужчинами, которые либо уже проявили какую-то агрессию, либо, по их подозрениям, могут ее проявить?

— Разводиться, уходить всячески. Как только вы что-то почувствуете, угрозу, надо сразу уходить. Не надо сохранять семью ни ради детей, ни ради бизнеса, ни ради работы. Ни ради чего. Хотите уберечь себя и своих детей от подобных ситуаций? Нужно уходить и разводиться, всё. В конце концов, вызывать полицию, не знаю, сажать его, привлекать за всё, что можно. Но не доводить себя до того, до чего довела себя я. Если есть возможность, надо беречь семью, но в моей ситуации там уже нечего было сохранять, и я не знаю вообще, зачем я это сохраняла. У меня уже возраст такой, что, конечно, не хотелось на старости лет оставаться одной, даже пусть и при взрослых детях. Но сейчас я понимаю, что лучше бы я жила одна, чем с таким садистом. То, что в интернете нам, пока шли суды, требовали по 20 лет, я знаю. Требовали нам максимальную меру наказания. А за что?

И неизвестно, как люди бы поступили, находясь на моем месте. Я очень жалею, что я втянула в это во всё Сашу. В принципе, он человек не судимый, у него маленький ребенок. На последнем слове я попросила у него прощения, потому что… Я не знаю, зачем [всё это было]. Сейчас я не знаю. А тогда другого выхода я просто не видела. Я себя не контролировала вообще. И не контролировала ту ситуацию, из-за которой здесь очутилась. Это очень большой урок, на всю жизнь. Я не знаю, сколько — 10 лет, 20 лет — сколько проживу, сколько бог даст. Но это на всю жизнь урок.

«Этого человека в моей жизни никогда больше не будет»

— Как вы для себя планируете свою будущую жизнь в колонии и после нее?

— Я буду пытаться выйти по УДО (условно-досрочное освобождение. — Прим. ред.), у меня ближайшие попытки могут быть через четыре года, получается, с учетом того срока, что я уже отбыла. Я буду пытаться любыми путями стараться, чтобы освободиться раньше положенного. А дальше я ничего не могу планировать. Хочется жить, хочется увидеть маму, детей — это понятно всё. Если бог даст, буду работать. Всё равно без дела сидеть не буду. Я буду рада, когда вернусь домой, что я буду свободна.

— Не думали ли вы о том, что, когда вы вернетесь, ваш бывший муж захочет каким-то образом продолжать с вами общаться?

— Я не знаю, что он думает и что он хочет продолжать. Но этого человека в моей жизни на расстоянии выстрела больше не будет. Я никогда его не подпущу ни к своим детям, ни к своей внучке, ни к себе. Меня 20 мая (прошлого года. — Прим. ред.) привезли в СИЗО, первый суд у меня был по мере пресечения, а в конце мая ему уже нашли невесту. То есть он, по всей вероятности, сейчас поедет домой, в Азербайджан, и будет жениться. Дай бог ему хорошей жизни, хорошей семьи. Но на моем жизненном пути этого человека больше не будет никогда. Никакими друзьями, естественно, мы не останемся. Не хочу его больше ни слышать, ни видеть.

— Ваш совместный бизнес остался за мужем?

— Сейчас, насколько я знаю, он оформил его на братьев, а сам оформляет банкротство. Все продавцы, которые со мной работали, ушли. По-моему, остались пара точек. Не знаю, мне всё равно, как хотят, так пусть и работают, уже без меня. Может, я открою по выходу из колонии какое-то свое дело, буду чем-то заниматься. Потому что, сами понимаете, с моей статьей устроиться на работу в том возрасте, в котором я выйду, просто нереально. Я, в принципе, уже могу выйти на пенсию, стаж в 29 лет позволяет.

— Вы сказали, что возьмете другую фамилию. А переезжать не планируете из Северодвинска после возвращения?

— Первое, что я сделаю, — приеду к своей маме. Она в Северодвинске. Мне плевать, насколько это большой город или маленький, — у меня там мать и дети. И в первую очередь я приеду к ним. Потом, возможно, я и уеду, потому что больно и тяжело это всё. Ну жизнь покажет. Главное сейчас — отбыть в колонию, отсидеть, выйти.

— Страшно ехать в колонию?

— Страшнее того, что я сделала, быть не может. А люди есть везде, мы все люди. Каждый делает свои ошибки и несет за них ответственность.

«Если человек — психопат, то никакой ордер Госдумы на него не подействует»

— Тамилла, в Госдуму несколько лет назад внесли законопроект о профилактике семейно-бытового насилия, это активно обсуждается в обществе, есть сторонники и противники этого закона. Пока он не принят. Вы что-то об этом слышали?

— Честно? Нет.

— В нем в том числе есть меры, которые направлены на то, чтобы оградить женщин от домашнего насилия. И одно из ключевых новшеств — введение охранных ордеров. В случае, если человек подвергается избиениям, полиция либо суд могут выписать такой ордер. Это означает, что абьюзер — тот, кто может совершить насилие, не должен приближаться к потенциальной жертве. Как вы думаете, эта мера помогла бы или нет?

— Толку от этого охранного ордера? Вы сами понимаете, что в моем случае из-за того, что мы жили вместе с мужем, это нереально. Как это? Есть семья, он мой официальный муж, и он не может приходить в дом, где он прописан, где он живет? Это нарушение прав человека. С одной стороны, как бы идет защита в пользу детей и жены, а с другой стороны, фактически из него делают бомжа, и он должен сидеть в подъезде или где?

— Это гипотетическая, конечно, ситуация. Но женщина в этот момент может находиться не дома, а, допустим, у родственников или в кризисном центре. А абьюзеры часто могут преследовать своих жертв.

— Знаете, у меня такое чувство, что я после освобождения буду ходить со сковородкой. И ни один идиот типа моего бывшего мужа больше не сможет ко мне приблизиться и меня обидеть!

С этими словами Тамилла смеется и бьет кулаком о ладонь другой руки, словно показывая, что готова давать отпор тем, кто захочет причинить ей вред.

— Просто женщина должна как-то избегать подобных ситуаций. Я пыталась, сколько возможно было, я сглаживала все углы. Вообще все, я очень коммуникабельный человек. Но если человек — психопат, то никакой ордер Госдумы на него не подействует. Это надо просто конкретное лечение. Или заключение под стражу. Причем не на один-два года, а лет на 10 посадить его за избиение своей жены и за издевательство над своими детьми. Вот тогда, наверное, что-то сдвинется с мертвой точки. А вот эти ордера… Я не знаю, закон не читала, к сожалению, не могу тут объективно что-то ответить.

Когда мы заканчиваем разговор, Тамилла встает с табурета и спокойно идет к двери. Переговариваясь с сотрудником СИЗО, она привычным жестом заводит руки за спину и скрывается в дверном проеме. Обжаловать свой приговор она не стала. Сейчас северодвинку уже, скорее всего, доставили в колонию общего режима, где она проведет ближайшие 7 лет, если не выйдет раньше по УДО.

Психолог из Архангельска Ольга Бобрецова, которая работает с проблемой домашнего насилия и руководит некоммерческой организацией «Новый взгляд», помогающей в том числе пострадавшим от него женщинам, в колонке на 29.RU отреагировала на историю Тамиллы и объяснила, почему женщина так поступила, что могла бы сделать, чтобы не совершать преступление и как вообще можно эффективно защищать пострадавших от насилия в семье.