«За тем, что мы делаем — будущее»: заслуженный врач РФ рассказал, как меняется медицина в Архангельске

В начале июня губернатор объявил, что в Архангельске скоро будут делать операции по пересадке печени. Сложное и новое направление должно развернуться на базе Первой городской больницы им. Е. Е. Волосевич. Один из тех, кто продвигает этот процесс сегодня, — хирург, руководитель Центра гепатопанкреатобилиарной хирургии и интервенционной эндоскопии Первой горбольницы Борис Дуберман. В интервью 29.RU он ответил, почему путь к операциям такого плана был долгим. Однако, по его мнению, то, что уже делают наши архангельские медики, — это мощный рывок в будущее. За развитием наш собеседник следит изнутри: прошел непростой путь от санитара до «Заслуженного врача Российской Федерации».

Медицинская династия

С Борисом Дуберманом мы встретились в его кабинете в корпусе № 6 Первой городской больницы имени Е. Е. Волосевич. На столе лежит бордовая шкатулка. В ней — врученный буквально накануне отличительный знак «Заслуженный врач РФ». Это звание нашему собеседнику присвоили еще в апреле. За ним — довольно длинный путь, начавшийся с должности санитара.

Спрашиваем, была ли вероятность не пойти по медицинской стезе? Указывает на портрет, висящий у входа в кабинет, тем самым отвечая, что нет. На портрете Лев Дуберман — отец Бориса и тоже известный хирург. Всего в семье шесть хирургов.

— Было два брата, которые приехали в Архангельск и соединили свои судьбы с еще одной медицинской семьей. Мы, дети, продолжаем этот путь. Моя сестра — врач-кардиолог, работает в Израиле. Она вышла замуж за человека из семьи врачей в Сыктывкаре. Двоюродная сестра тоже врач в Санкт-Петербурге. И это династийность, которая поддерживается: мой сын учится на лечебном факультете СГМУ, — отвечает Борис Дуберман.

Он считает, что в медицинских семьях пример родных всегда столь заразителен: дети живут в атмосфере, где у родителей на первом месте работа и пациенты — это считается правильным. Борис Дуберман с 8 класса усиленно готовился к поступлению в медакадемию (ныне — СГМУ): учился в профильном классе, ходил на курсы юного медика. Собеседник 29.RU считает, что хирурги — специалисты, которые всегда ценятся медицинским сообществом:

— Мы не в топ-5 профессий, но в любом случае большинство хирургов работают только в своей специальности: они не подрабатывают менеджерами, фитнес-инструкторами.

Путь, начавшийся с работы санитаром

Стать хирургом, обучаясь по книгам, видео или на симуляторах, нельзя. В этом уверен и наш собеседник. Его профессия — это ремесло, которое нужно передавать из рук в руки, от учителей к ученикам. Борис Дуберман рассказывает, что с первых курсов пришел работать в Первую городскую больницу санитаром, а параллельно набирался опыта и знаний у нейрохирурга Георгия Марголина — с ним ходил в судмедэкспертизу:

— Мы там оперировали трупы по вечерам. Когда он узнал, кем я работаю, выгнал — сказал, с санитарами не оперирует. А я хотел быть общим хирургом, поэтому мыл полы, унитазы, перестилал пациентов, чтобы после бежать на приемный покой, в операционную. Это приблизило меня к стационару: начал понимать, куда бежать, если вдруг пациент остановился или началось кровотечение. Это сильно развивает.

После наш герой три года отработал медбратом, что давалось сложнее: ответственность за больных в отделении не сочеталась с желанием чаще оказываться в операционной.

Борис Дуберман вспоминает, что работа даже на самых низких должностях его вдохновляла — учила находить контакт с любыми пациентами.

— У меня отношение к профессии складывается через людей. Я прямо люблю людей, мне нравится с ними общаться.

— И санитаром, и медбратом, и врачом-стажером я постигал азы такого общения — это до сих пор помогает.

Сегодняшним студентам, говорит врач, сложнее постигать профессию внутри больницы, но энтузиазма в них от этого не меньше:

— Если человек хочет быть хирургом, временные и поколенческие влияния ему не помешают. В нашу профессию можно прийти только одним путем: хотеть развития и много работать. И есть ребята, которые очень много дежурят, ходят в операционную. Конечно, их стало меньше: много информации и разных соблазнов. Теперь еще и ковид, который вызывает громадную неопределенность в головах молодежи. Но я скажу, что новое поколение лучше, чем мы. Мы все время отставали в своих знаниях на 5–10 лет от прогресса — ждали, пока что-то новое попадет в учебники. А молодым ждать не надо — информация стоит одного клика.

«Я здесь родился»: про работу в Первой городской больнице

Наш герой избежал мук выбора профессии. Не было их и в момент, когда ему, выпускнику, нужно было определяться, куда идти работать. Конечно, в Первую городскую.

— Я здесь родился — тут раньше был роддом. У меня идеальная трудовая книжка: есть запись «санитарка», «медсестра», «врач-хирург», «заведующий отделением». Сейчас — руководитель Центра гепатопанкреатобилиарной хирургии и интервенционной эндоскопии. Всю свою профессиональную жизнь провел здесь. И в СГМУ. Там всё то же самое: от студента до директора института хирургии.

— Когда вы только начинали, легко было попасть в Первую городскую?

— У нас главным врачом тогда была Еликанида Егоровна Волосевич — народный врач СССР. Нужно было пройти очень сложный отбор. Но у меня фамилия Дуберман: папа здесь работал, хоть и не очень долго. К династиям у нас относились позитивно: каждый четвертый врач в больнице — из медицинской семьи. Но я и академию закончил с красным дипломом, проходил субординатуру здесь: целый год провел в больнице — хорошо себя зарекомендовал. А многих хороших хирургов не брали — так сложно было попасть. Это сейчас дефицит кадров такой, что даже в крупных учреждениях нет хирургов — как в Плесецкой больнице. Никто ничего не может сделать, хотя решить это достаточно легко: распределение, большая зарплата и жилье.

— Тогда, в 90-е, больница была прямо передовой?

— Я считаю, она такой до сих пор остается, хотя ей уже 235 лет. Первая городская больница — уникальное лечебное учреждение, где стационар ни разу в жизни не закрылся: при ковиде ли, при эпидемии сальмонеллеза. Наша больница — это гарант безопасности, где скорая медицинская помощь оказывается 24/7. И она не общехирургическая: поступил больной с инфарктом миокарда, ему не капельницы и таблетки назначают, а коронарографию и могут сделать срочное коронарное шунтирование. Такого сочетания неотложной и специализированной помощи нет нигде.

—Вы упомянули Еликаниду Егоровну Волосевич. Ее или кого-то из врачей тех лет могли бы назвать своими учителями?

— Сложно сказать, кто учитель, когда работаешь в стационаре и пытаешься что-то поменять в устройстве больницы. Я прекрасно помню Еликаниду Егоровну — с нее многое началось. Когда я после СГМУ в 1996 году пришел в ординатуру, мы не знали, как лечить тяжелый панкреатит — каждый второй больной погибал. И тогда Яков Александрович Насонов предложил мне сделать маленькую работу по выявлению нагноений в области поджелудочной железы при тяжелом панкреатите как одной из причин смерти. Потом я поехал на два месяца в Швецию, на полгода в Норвегию — учился. Нужно было отрабатывать навыки. В онкодиспансере у нас уже пунктировали больных. Я пришел тогда к Юрию Николаевичу Харитонову, заму главврача: он дал мне иголочек, показал, как это делать. Кто он для меня — учитель?

Наш собеседник заключает, что вместе с каждым таким «проводником» в профессии приходил не только опыт, но и, так скажем, зарождался новый виток развития северной медицины.

Во время интервью Борис Дуберман постоянно повторяет, что сам он ничего нового не придумал, скорее вовремя и правильно сумел организовать процесс.

Пунктировать на базе Первой городской больницы он начинал вместе с хирургом Денисом Мизгирёвым. Годы им понадобились, чтобы с наработками в этой сфере пойти на создание новой службы в больнице — лаборатории малоинвазивной хирургии. Пришлось и понервничать:

— К 2007 году мы поняли, что пунктируем, дренируем, лечим порядка 200 пациентов год. С этими цифрами пришли к Еликаниде Егоровне: она нас выслушала, и сказала, что мы никто и звать нас никак. Когда ты приходил с идеей, слова «молодец» не звучало вообще. Это был такой стиль управления: тебя с утра до вечера мотивировали. Если ты мог это выдержать — оставался, нет — система тебя перемалывала, а больница работала дальше. Так вот каким тогда был следующий шаг Еликаниды Егоровны? Через две недели она послала нас в Курск — посмотреть, как там организовано отделение мини-инвазивной хирургии. Вернулись и выпустили приказ о формировании лаборатории у нас.

От общей практики к HPB-хирургии (которой в России официально нет)

Сегодня наш собеседник с коллегами проводит сложнейшие операции на печени и поджелудочной железе — уже на базе Центра гепатопанкреатобилиарной хирургии и интервенционной эндоскопии, созданного в 2015 году. На западе таких пациентов лечат HPB-хирурги. В России этим заняты общие хирурги. Только чтобы работать, им нужно получать и поддерживать сертификаты еще нескольких самостоятельных специальностей: например, врача-онколога, радиолога, врача ультразвуковой диагностики. Наш собеседник уверен, что единая специальность появится со временем и в России.

— За тем, что мы делаем, — будущее. И специальность под это обязательно будет. Нам уже удалось поменять в медицине вещи, которые казались незыблемыми. Изначально я пришел в общую хирургию. Острый панкреатит — это общее заболевание, с которым сталкиваются абсолютно все хирурги и разочаровываются в своем таланте, потому что до сих пор оно уносит каждую пятую жизнь. Мы изучали его, занялись не только острым панкреатитом, но и хроническим, заболеваниями печени, онкологией. Это все громадный пласт пациентов, который привел к созданию Центра, — с оптимизмом комментирует Борис Дуберман.

«Мини-инвазивная хирургия — это только один из методов»

О малоинвазивной хирургии сегодня слышали, пожалуй, даже мало знакомые с медицинскими терминами люди. Для многих врачей это метод работы, за которым они видят будущее. Подробнее об этом мы говорили с хирургом-гинекологом Дмитрием Никуличевым.

Для Бориса Дубермана это лишь один из способов, которые можно испробовать, подбирая ключ к выздоровлению пациента:

— Самое главное для нас — пациенты. Порой они проходят до четырех этапов в лечении, и мы применяем к ним пункционно-дренажные, лапароскопические, открытые методы хирургии. Для меня здесь нет разделений и приоритетов. Мини-инвазивная хирургия хороша тем, что она уменьшает боль, улучшает реабилитацию. При этом количество осложнений при операциях у наших пациентов составляет от 30 до 60%. Быстрая реабилитация в их случае — очень относительная вещь. Главное, что у нас нет фетиша малоинвазивной хирургии: одной бабушке так получилось убрать камни — хорошо, а другой нет, но для нее у нас есть, например, лазер, которым мы разрушаем камни и убираем их.

Как в Архангельске готовятся к трансплантации

печени

Один из важных проектов Первой городской больницы, а в частности, Центра гепатопанкреатобилиарной хирургии и интервенционной эндоскопии сейчас — подготовка к трансплантации печени. Обывателю может показаться, что об этом заговорили недавно, но хирурги в Первой городской об этом мечтают уже много лет. Не только мечтают, конечно, но и делают.

— Медицина — самая консервативная и медленно меняющаяся структура. Особенно это касается хирургии. Вспомните, чтобы в 2007 году открыть лабораторию мини-инвазивной хирургии, мы работали 10 лет. Еще 7–8 лет — чтобы появился Центр.

— Наша клиника исторически готовилась к этому. В 2017 году, после пятилетней подготовки, удалось сделать трансплантацию почки. Нельзя сказать, что это [новости про трансплантацию печени] — внезапный выстрел. Создать это без поддержки властей было бы и сейчас невозможно, но на пленуме хирургов-гепатологов стран СНГ (прошел в начале июня в Архангельске) министр здравоохранения Александр Герштанский увидел, на каком уровне находится медицина в Первой городской больнице, пообщался с нашими гостями, которые знают, чем и на каком уровне мы занимаемся. В итоге доложил губернатору, что область имеет такой медицинский потенциал. Это очень позитивный итог пленума, потому что ранее ни один губернатор не поддерживал это направление: оно непростое, с большими подводными камнями. Это сейчас, конечно, громадный карт-бланш нам.

Однако, говорит Борис Дуберман, о том, когда в Архангельске непосредственно приступят к таким операциям, говорить рано.

— Трансплантация печени — это жизнеспасающая операция обреченному человеку. У больного с терминальной стадией цирроза вероятность умереть в ближайшие три месяца составляет 46%. Как только нам дали отмашку, мы обратились к нашему регистру пациентов: мы их наблюдаем, ухаживаем за ними — дренируем, лечим сопутствующие заболевания. Сейчас мы этот регистр преобразуем в лист ожидания: это пациенты, которые обсуждены комиссией, и как только у нас появится донор, они должны будут появиться в течение часа в больнице. В этом листе должно быть минимум 10 человек. Без поддержки администрации, без программы это все невозможно было бы продвинуть: надеемся, это не случайная протечка информации, а позиция. Я сейчас получил «Заслуженного врача РФ», очень надеялся, что вручать награду будет Александр Цыбульский, чтобы я мог к нему подойти, понять его намерения, но не сложилось.

— То есть награды в основном для этого нужны — дают возможность подойти к тем, кто может решить вопросы?

— Самая большая награда — это здоровье пациента. Но его не дать без сформированной структуры, которая может выполнить любой объем помощи. Для меня важно, чтобы наши идеи были поддержаны. Более титулованного хирурга, чем я, на сегодняшний день у нас нет, но для меня это ничего не значит, потому что я работаю в самой лучшей больнице города. Это громадный завод по восстановлению здоровья и качества жизни пациента. Каждая награда — это только возможность, чтобы нас заметили, чтобы у нас был вес. Почему мы так ратуем, чтобы был Центр и была концентрация пациентов? Потому что в противном случае все наши пациенты поедут в Москву: а там ты не знаешь, кто тебя лечит и на каком уровне, ты попадаешь на большие расходы, не можешь поехать один, потому что могут быть осложнения.