«Было жутко, как лицом по щебенке». Солистка «АлоэВеры» — про эмиграцию, жизнь «после» и поиск себя: видео

Вера Мусаелян — певица, основательница и солистка группы «АлоэВера». За ее спиной пять студийных альбомов, завирусившиеся «Георгины» и «Хочется тебя касаться», а также недавний клип-коллаборация «Тот, кто тебе нужен». За месяц ролик набрал более миллиона просмотров.

После начала спецоперации «АлоэВера» попала под негласный запрет и лишилась концертов в России. Сейчас группа выступает за границей, в том числе в странах СНГ. Наши коллеги из MSK1.RU поговорили с солисткой о расставании с домом, планах на будущее и возможности быть собой.

— В последнем альбоме «Сделаем вид» (2022) у части песен есть политический подтекст. Как политика пришла в твою жизнь и творчество?

— Я всегда говорила, что пою только о том, что меня волнует. Наверное, лет десять назад меня в интервью спросили про политику, и я ответила: «Это меня вообще не интересует, я занимаюсь другим, я про моря и капитанов. Если меня будет это волновать, тогда буду писать». И так, к сожалению, сложилась жизнь, что меня это начало волновать.

Я ходила на митинги, обсуждала определенные темы. Песня «Платье в точку» была написана, когда я не знала, как пережить те чувства, которые я стала ощущать относительно складывающейся ситуации. И вот тогда творчество начало менять свой характер.

Ну и поскольку я пишу про свою личную жизнь, я не могу игнорировать период, где мой любимый человек, муж — политик.

— Как ты поняла, что группа больше не может выступать в России?

— У нас всё было достаточно однозначно. Однажды утром тебе звонят с площадки и говорят: «Мы не понимаем, что происходит, но нам сказали, что вашего концерта не будет». Просто ты с одного момента не можешь нигде выступать.

Мы до последнего пытались играть и создать из этого интересную историю: делали тайные концерты, объединялись с людьми и находили способы, чтобы петь. Но когда мы увидели, что под ударом не только группа, но и наши слушатели, стало понятно, что всё.

Это был один из самых тяжелых периодов в моей жизни. Я никогда не хотела быть не в России, потому что там мой дом. Я люблю всех людей, которых мы собирали по всей стране. Мне было сложно их оставлять.

— Долго выбирала место для новой жизни или решение пришло в голову спонтанно?

— Фактически я переехала в Берлин только два года назад. То есть больше полутора лет до этого ездила по миру, не понимая, где мое место, что мне делать, как быть с концертами. Ты словно проходишь все стадии депрессии. С любопытством и интересом относиться к тому, как теперь выстраивать жизнь, я начала в 2024-м.

— Как тебе Германия?

— Мне очень нравится. Берлин принял нас полностью. У меня впервые есть документ, где написано, что я музыкант. Мне не нужно делать вид, что я хочу избавиться от российского паспорта. Не нужно делать вид, что я не люблю свою страну. Со всем моим багажом Германия говорит: «Нам всё подходит. Мы всё про вас знаем, мы всё посмотрели, пой свои песни».

При этом не ставя никаких условий. Не заставляя делать какие-то заявления, вставать под чьи-то лозунги. Нам мало кто давал вариант быть собой. И только здесь я поняла, в какой постоянной тревоге мы были в России, насколько непростая жизнь у нас была, к которой мы привыкли как к норме.

Вот у нас заканчиваются гастроли, и я хочу домой, в Берлин. Еду на велосипеде по улицам города и хочу, чтобы это всё стало моим, чтобы я знала всё, что находится за поворотом, чтобы я здесь разговаривала с людьми как со своими, вступала в маленькие разговоры и шутила с ними свои шутки.

— Тем не менее ты продолжаешь ездить в Россию.

— Да, это так, и я очень ценю эту возможность. Я не могу ничего публиковать, говорить, делать концерты, но всё еще могу приезжать. Наверное, поэтому я не чувствую какого-то отрыва от России.

Когда я приезжаю, то вспоминаю времена переезда в Москву из Екатеринбурга: я любила этот город, но мне было нечего делать там. Ты просто приезжаешь увидеть маму, обняться со всеми и дальше идешь по своим делам. И так сейчас с целой страной.

Здесь, в Берлине, у меня много друзей, которые не имеют возможности приехать, и мне кажется, поэтому у нас такие разные восприятия происходящего. Я сейчас просто не пытаюсь заигрываться, как вот мы делали раньше с тайными концертами, потому что, если схватят, непонятно, что будет. Это сознательное решение.

— В Германии кто-то обращает на твою национальность больше, чем в России?

— Берлин этим и потрясает, что здесь всем абсолютно всё равно, кто откуда приехал и на каком языке ты говоришь. Тут даже такого вопроса не возникает. Говоришь, и слава богу. А если тебя еще и поняли — то вообще здорово, молодец.

Я не могу сказать, что в России я подвергалась какому-то жесткому буллингу из-за национальности. Мне кажется, это связано с тем, что я родилась там и у меня не было никакого акцента.

— Как в тебе уживаются армянские и азербайджанские крови?

— Я очень долго шла к этому самосознанию. Раньше я говорила, что меня все эти конфликты не касаются, что я родилась в России и ее культура для меня единственная. При этом, если бы меня спросили про национальность, я бы не задумываясь ответила — армянка.

Думаю, к этому приложил руку папа, он с детства вкладывал в нас это. Я не ощущала близости с культурой, пока не попала в Ереван, где я увидела, как я похожа на всех, кто там живет. Что на самом деле огромное количество моих черт, которые я считала отцовскими, оказались национальной особенностью.

Я приезжаю в Ереван, пограничники открывают мой паспорт и говорят: «О, вы что, из Карабаха?», а я отвечаю: «Да откуда ж я знаю?» Потом звоню маме и выясняю, что у меня папа родом оттуда, а они поняли это по фамилии.

Я даже писала в посольство Азербайджана, что хотела бы съездить в страну, чтобы посмотреть на дом, в котором рос мой прадед, ведь это всё очень интересно.

— Как ты придумала ролики про свою «внутреннюю армянку»?

— Всё, что есть в этих видео, я слышала в своем детстве, это фразочки папы. Моя сестра над ними ржет больше всего, потому что помнит эти моменты. Понятно, что это утрированный комедийный образ, но все фразочки, выражения, мысли были в моей семье.

Эти ролики с «внутренней армянкой» не издевка, а теплые воспоминания о семье. Меня папа успокаивал словами: «Эй, джана (дорогая или родная. — Прим. ред.), кого ты там слушаешь?» — и рассказывал, что к жизни можно относиться легко и просто.

— Повлияла эмиграция на поиск твоих корней, идентичности?

— Я думаю, она сильно повлияла. Ты задаешься вопросами — кто ты и откуда? За границей часто задают именно эти вопросы, здесь даже есть выражение «Я принадлежу этому месту».

Вот я приезжаю в Россию, могу ли я сказать, что принадлежу этому месту? А принадлежала ли вообще? Я начала изучать себя и смотреть, кто во мне говорит те или иные вещи, кто боится, а кто, наоборот, рвет все шаблоны и стандарты.

Потому что это иллюзия, что человек вдруг берется из ниоткуда. Почему я вот такая смелая и активная? Такой меня сделал прожитый опыт. Это мои родственники, образование, места, где я жила. Я никогда не отрицала, что родилась в Нижнем Тагиле. Я жила в Москве, теперь в Берлине. Но всё равно я с Урала.

— Сейчас ты гастролируешь по Европе и странам СНГ. Отличается ли чем-то аудитория в зависимости от места?

— Поскольку мы всё равно играем для русскоязычной публики, концерты за границей ничем не отличаются от тех, что были в России. Просто теперь все эти люди перемешаны. Вот мы раньше приезжали в Новосибирск и выступали там. А теперь приезжаем в Валенсию, а там Новосибирск, Санкт-Петербург и Москва.

Это те же самые люди, просто они по-другому сгруппированы. Они меняются так же, как менялись мы: сначала у нас были концерты-«горевания», потом они сменились концертами-«выживанием». А сейчас они у нас с посылом «мы здесь обосновались, нам здесь нравится, это наш новый дом, давайте будем развлекаться и петь песни».

Выступления отличаются только числом людей. Если раньше, в России, к нам за один раз приходили три тысячи, то сейчас триста.

— Как ты воспринимаешь это «сокращение» концертной аудитории?

— Это было очень болезненно. Наверное, можно сравнить с потерей семьи или разводом. Я долго работала, создавала, и вдруг у меня это всё забрали. Но проходит время, и ты понимаешь, что тебе всё равно интересно творить и заново собирать большие залы.

И вот когда концерт на 600 человек, думаешь: «Классно!» Где-то уже на 700 — вообще здорово! Просто снова начинаешь этот же путь, только стартовые возможности лучше — тебя уже знают и любят.

— В текстах ты часто затрагиваешь тяжелые темы, но при этом песни всё равно остаются легкими. Как это удается?

— Для меня это тоже всегда чудо. Я часто пишу тексты, которые мне самой кажутся сложными. Но начинает играть музыка, я начинаю петь, и вдруг в этом всём появляется свет.

Песня сама решает какой быть. Например, «Сделаем вид» (посвящена Илье Яшину*, отбывавшему срок за дискредитацию ВС РФ. — Прим. ред.) я хотела сделать ироничной, смешной, поерничать над темой. А она всё равно получается тяжелой. Несмотря на то, что мы делаем ее гармонически такой, чтобы вывести в шутку. Не получилось.

— Какова философия «АлоэВеры»?

— У меня не было такого, что ты идешь писать песни, потому что у тебя есть какая-то основная идея, ты хочешь что-то сказать. Песни всегда писались про то, что ты чувствуешь. Философия начала появляться по мере нашего развития.

Перед тем как писать альбом «Легче», мы с Артёмом (басист группы. — Прим. ред.) собирались и обсуждали: о чём мы сейчас? Какие? И я говорю: «Мне кажется, что всё слишком тяжело. Я хочу, чтобы всё было легче». И уже от этого и начало формироваться видение того, что мы делаем.

Если сейчас спросить, что такое группа «АлоэВера», тебе скажут: свобода, возможность быть собой, раскрепощение, радость жизни. Но это не какая-то изначальная главная идея, — мол, давай мы с этим флажком будем идти.

— Песни с первых альбомов всё ещё про тебя?

— Я не пою те песни, которые не повзрослели вместе со мной. Они остались прекрасными, милыми, подростковыми, с хорошими словами, которые я могу сейчас произнести, и в них будет суть. Но если я буду их петь сейчас — я буду играть, будто смотреть старые фотографии. Поэтому они выбывают из концертного плейлиста.

— Над чем ты сейчас работаешь?

— Мы делаем новую программу для выступления в Берлине, музыка станет электронной. Есть еще несколько новых песен, которые сейчас собирает Артем.

Еще мы придумали концепт концерта на мой день рождения. Мне было грустно, я подумала, что вообще вся моя жизнь — это какой-то цирк. Цирк? Цирк. Отлично, цирк — это то, что мне нужно! И мы забронировали цирк в Батуми на мой день рождения.

Параллельно я восхищаюсь своей аудиторией: они могут написать комментарий в моем «Инстаграм»** и получить столько шуток, столько любви, столько принятия. Я вижу, какие люди встречаются на моем яхтинге, как они дружат между собой. Поэтому сейчас я работаю над приложением для знакомств.

— У тебя был тяжелый опыт расстройства пищевого поведения. Как ты с ним справилась?

— Да, я была толстым ребенком. Мне чуть ли не с шести лет ставили ожирение второй степени. У меня были какие-то диеты, я с детства понимала, что мое тело какое-то неправильное. Но ведь когда у ребенка всё время забирают еду и запрещают, он через время начнет просто воровать и переедать.

Потом наступил подростковый возраст, в двухтысячных популярны паблики про 40-килограммовых девчонок, где вдалбливали в головы, что нужно быть суперхудой, нужно сидеть на диетах и кофе. И таким образом начинают появляться расстройства пищевого поведения.

Лет с 13–15 у меня была довольно сильная булимия. Вот эта ненависть к своему телу, желание всего себя искромсать, навязчивые мысли. Только к 28 годам я поняла, что нужно с этим что-то делать, я не хочу, чтобы вся жизнь была такой, это невыносимо.

Я не могла сниматься для афиш, я не чувствовала себя спокойно на сцене. После концертов я шла и объедалась всем, что могла купить, и чувствовала еще большее отвращение к себе.

И я стала искать, что мне с этим всем делать. Начали попадаться статьи про осознанное интуитивное питание, про психологию пищевого поведения. Выяснилось, что всё происходящее со мной, — логичный результат диет и жутких комментариев по поводу моего тела.

Тогда я стала по шагу оттуда себя доставать. У меня появились свобода, счастье и, мало того, здоровое и красивое тело — это был такой восторг! Мне хотелось просто к каждому подходить и говорить: «Вы вообще знаете, как устроен человек? Как на самом деле существует наше тело?»

Нет никакой зависимости от еды, нет никакой склонности к полноте. Поэтому я решила получить образование в этой сфере и запустила свой курс.

— Недавно в соцсетях ты рассказала, что сделала аборт. Как это произошло?

— Не хочу вдаваться в подробности, потому что тяжело. Но, знаешь, мне кажется, что это самое травмирующее событие, которое было в моей жизни. Действительно есть моменты, которые делят ее на «до» и «после». Ты как будто умер, и тебе нужно создавать себя заново, если ты хочешь продолжать жить.

В 2023 году из-за всех общественно-политических ситуаций, эмиграции и вот этого события, мне казалось, что от меня вообще больше ничего не осталось. Мне потребовалось много времени, чтобы себя восстановить и как личность, и как женщину, и как певицу. То есть во мне было разрушено абсолютно всё.

И мне очень жаль, что мое настоящее женское взросление и открытие темы материнства прошло вот так. Это было жутко, как лицом по щебенке. Я по-другому начала смотреть на детей и семьи, на мир в целом.

Раньше, когда мне женщина говорила о том, что она сделала аборт, я думала: «Здорово, что ты поняла, что сейчас не время для ребенка».

Я всегда относилась к этому как к выбору очень сильной женщины, которая понимает, что ей нужно, мыслит логично и структурно. Я не знала, что там так много отчаяния, так много боли и страха. Что там так много желания сделать другой выбор.

Так было у меня и у тех, с кем я общалась. Они рассказывали мне про подобные переживания.

— В разных интервью ты постоянно упоминала слово «можно». У тебя есть еще и колечко с этим словом. Расскажи — что это за «можно»?

— Я когда-то колечко «можно» придумала только для себя. У нас был фестиваль в Питере, там стояло много лавочек, и в одной делали алюминиевые кольца, на которых выбивали разные слова. У меня был период жизни, когда мне нужно было «можно», поэтому я и попросила его написать.

Оно обрело большой смысл разрешения себе. Сначала у меня была стадия ликования, оголтелая вседозволенность: «Мне можно писать свои песни, мне можно жить так, как я хочу». Ее нужно пройти, пока ты не получаешь в лоб и понимаешь, что можно нести ответственность за свои действия, можно иметь плохие последствия.

Это не задумывалась как коммерческая история. Я говорила, что эта безделушка стоит две копейки, вы сами можете ее сделать. И тут оказалось, что у семьи нашего трубача есть ювелирная мастерская, где мне предложили нормальное серебряное кольцо, чтобы оно было весомым. После этого подписчики сказали: «Вот теперь уж всё, давай нам такое же».

Я делилась своими открытиями с аудиторией, и люди присоединялись к этому. И у каждого «можно» приобрело свое значение. Люди, особенно в эмиграции, стали узнавать друг друга по нему. Мне пару раз писали: «Я видела девочку с колечком в автобусе и подошла поболтать». Но я никогда не запускала массового производства, потому что у каждого с «можно» своя красивая история.

— Ты очень открыта для своей аудитории. Не страшно?

— Мне кажется, это та стратегия, которую группа выбрала с самого начала. Путь честности. Он сложен в начале, но после делает тебя практически неуязвимым, дает возможность максимально быть собой. Мне не нужно быть какой-то ради «Инстаграма»**.

Я могу быть больной, несчастной или, наоборот, — оголтело радостной. Я изначально показала, что я очень обычный человек. У меня нет никакого белого пальто, а если оно на меня надевается, то вдруг оказывается не таким уж и белоснежным.

Мы, наверное, единственная группа, которая делает яхтинг со своей аудиторией и буквально живет с ней. И мне не страшно, что люди увидят меня не такой, как они себе представляли.

Наоборот, они говорят: «Вы такая же, как в „Инстаграме“**». У меня мама смотрит истории, чтобы узнать, как у дочки дела. Нет разницы между мной публичной и мной личной. И это самая большая свобода, которую я себе дала.

— У тебя в профиле написано «Амбассадор права быть собой». Что это значит?

— Я никогда себе не придумывала специально каких-то названий. Мне когда-то сказали, что я — амбассадор свободы, и мне очень это понравилось. Потом я взрослела и думала: что такое свобода? К чему я так стремлюсь?

И я поняла, что всё-таки моя цель — максимально дать право быть тем, что я есть. Возможно, быть не самой лучшей и не всеми одобряемой. Возможно, я узнаю, что я не такая свободная и раскрепощенная.

И это то, что я стремлюсь нести людям. Я не хочу, чтобы они пытались повторить мою жизнь. Наоборот, мне хочется, чтобы они, вдохновившись мной, тоже стали собой. Может быть, совершенно другими; может быть, после этого наши пути навсегда разойдутся. Значит, так должно было случиться.

Недавно в Архангельске запретили концерт рэпера и певца Lida: почитайте, из-за чего это случилось и при чем тут Екатерина Мизулина. После скандала выступления музыканта стали отменять и в других городах.

После 24 февраля 2022 года выступления многих артистов оказались под вопросом. Например, в Архангельске несколько раз переносили концерт группы «Сплин». Еще в городе отменили концерт Валерия Меладзе. До этого выступление дважды переносили «по понятным причинам».

Также переносили на следующий год концерт «запрещенной» рэп-рок-группы Anacondaz. Отменили и выступление группы «Машина времени» — спустя несколько лет он так и не состоялся.

Запомнилась и отмена концерта юмориста Максима Галкина***. Его должны были провести 14 марта 2022 года в Архангельском театре драмы, но решили перенести на 19 сентября. После этого на местном телеканале «Регион 29» вышел сюжет, в котором показали, как архангелогородцы сдают билеты на концерт. Все подробности этой скандальной истории мы собрали в отдельном материале.

* Илья Яшин признан иностранным агентом.
** «Инстаграм» признан экстремистской организацией, деятельность запрещена на территории РФ.
*** Максим Галкин признан иностранным агентом.